Военная дурость в отношениях начальников и подчиненных иногда достигает своего апогея именно в вопросах стремления начальников любыми средствами доказать свое моральное превосходство над подчиненным силой приказа, и в вопросах стремления подчиненных противостоять всеми силами этому диктату (особенно обостряются эти отношения, когда подчиненный видит, что он нисколько не глупее своего начальника).
Но это все философия, о которой можно писать целые трактаты, сочинения и диссертации.
Почему-то начальники любят на флоте бить в самое больное место, если хотят увеществить со всей пролетарской ненавистью нелюбимых подчиненных, а именно - в вопросах отдыха. До сих пор не могу понять, почему матросы служат три года, а солдаты два, и это нигде и никем не возвращается, не компенсируется. Почему у нас, не вылезающих из морей и живущих на кораблях, отпуск такой же, как и тех, кто служит на берегу. В конце концов, почему у нас пенсия рассчитывается по тем же коэффициентам, так же как у тех, кто служил на берегу?
Матросы служат на кораблях как проклятые, и некоторые не разу не побывали в увольнении или отпуске за все три года. Офицеры и мичмана тоже сидят на кораблях как проклятые, по поводу и без повода лишаются схода своими начальниками.
«Сход и отдых надо заслужить самоотверженной службой», - любил говорить молодым лейтенантам мой командир БЧ-4 капитан 3 ранга Шумко.
В конце 1975 года у меня родилась в Пскове дочь Ольга. Корабль (ТАКР «Киев») наш в это время стоял на ревизии в Николаеве после ходовых и государственных испытаний и зализывал силами всей Советской промышленности «раны» после первого выхода. Ремонтировалась и устанавливалась новая техника, резались надстройки, в общем, делалось все, что бы устранить недостатки проектирования, выявленные в ходе испытаний.
Пройдет зима, и весной, по большой воде в Бугско-Днепровском лиман-канале (БДЛК), мы отправимся в далекое плавание, навстречу службе на Северном флоте. Но до апреля еще далеко, на заведовании все нормально – ревизия моего авиационного комплекса связи закончилась, а тут такое известие. Родился мой ребенок – моя дочка, моя кровиночка, мое продолжение.
«Вылью в море вина бочку,
До отвала напою!
За рождение, за дочку,
За нее любовь молю!»
Слова сами складывались в стихи, душа пела и радовалась. По обычаю я накрыл стол в нашей 51 каюте и пригласил самых близких друзей «помыть ножки» моему первенцу.
«Вить, а ты напиши рапорт отпуск по семейным, может отпустит командир в Псков слетать на несколько дней. Жену увидишь, а заодно и дочку. Расскажешь нам. Ведь такое событии один раз в жизни бывает! Командир же не зверь, поймет» - предложил мне мой друг и одноклассник Роберт Ханов.
«Да, напиши рапорт дней на 10, а я подпишу» - продолжил его мысль мой командир дивизиона Евгений Евгеньевич Соколов.
«Заодно и Новый год дома со своими отпразднуешь» - предложил наш ЛОР врач Коля Плахов.
«Да не отпустит меня Шумко. Он же спит и видит, как какую бы подлянку мне сделать. А тем более на Новый год – ни за что не отпустит».
«Ну попытка-то не пытка. Тем более, что у тебя все работы по твоему комплексу закончились. Все нормально – попробуй. А я так Саможенову (наш старший помощник командира) завтра на дежурстве намекну на твое событие, авось прокатит, и поможет – он мужик классный» - продолжал вроде как уговаривать меня Соколов.
Я и так всеми фибрами своей души стремился во Псков - и жену обнять, и дочку повидать. Да разве кто из моряков откажется встретить Новый год в кругу семьи? Нет, очень хотелось к своим, но не хотелось унижаться лишний раз перед Шумко. Я понимал, что если эта идея придет сверху, то Шумко сделает все, чтобы не отпустить меня. Это было уже не один раз, и я уже предвидел его реакцию.
«За Ольгу, за наше потомство!» - подняли тост ребята, и мы все снова окунулись в радостное веселье моего праздника. А разве много хороших и приятных минут выпадали нам на корабле? И уж если бы не было их совсем – то можно было бы совсем не жить и не служить. В Калининграде вместе со мной переживали радостное событие мои родители – новоявленные бабушка и дедушка. Не понимали, почему я еще не в Пскове, но разве им понять все перипетии отношений военных людей, когда в эти отношения замешаны не устав, а стремление унижения.
На следующий день вечером меня внезапно остановил в коридоре старпом: «Блытов, а ты чего скрываешь, что у тебя родилась дочка? Почему еще не стоишь у родильного дома с цветами?»
«Товарищ капитан 2 ранга, так она у меня в Пскове родилась. Я бы с удовольствием, но это, к сожалению, далеко»
«Ну и что, пиши на 10 суток рапорт, а я подпишу. Хоть сейчас и сегодня же выметайся в свой Псков. Тем более что корабль в заводе стоит, острой необходимости в тебе наверняка за эти 10 суток не появятся. Ведь полетов не предвидится?» - улыбнулся Вениамин Павлович своей кривоватой не забывающейся улыбкой и потрепал меня за руку – «Давай, пиши прямо сейчас, и ко мне. Командир на берегу, и я сразу все подпишу. А пока ты бегаешь, я дам команду в строевую часть, чтобы тебе оформили отпускной на 10 суток».
«Товарищ капитан 2 ранга, меня может не отпустить мой командир БЧ-4».
«Да ладно, все знают ваши отношения. Я с ним сам поговорю, а ты бегом пиши рапорт, и к нему».
Я побежал в каюту, даже не надеясь верить в свое счастье. Душа ликовала. Если уж Саможенов сказал, что поговорит с командиром БЧ-4 – значит он поговорит. Вениамин Павлович был человеком слова, и если что говорил, то обязательно выполнял свои обещания. За это его любили и уважали все, от офицеров до матросов.
В каюте меня ждал сияющий Женя Соколов с портупеей на боку и сине-белой повязкой «Рцы» дежурного по кораблю: Ну я же говорил, что все будет нормально. Я ему даже про Шумко намекнул, и он пообещал все взять на себя. Ну в конце концов не каждый день рождается первый ребенок. Шумко этого, конечно, не понять – у него нет детей, а я помню, как у меня сынуля родился…»
И Женя пустился в воспоминания, а я, уже не слыша его, нашел чистый белый лист и начал писать рапорт.
«Прошу предоставить отпуск сроком на 10 суток в связи с рождением дочери. Командир группы связи с авиацией старший лейтенант Блытов 26.12.1975 года» - выводила рука казенные слова рапорта, а сердце билось, как у загнанной лошади – «Неужели я скоро увижу жену, доченьку мою».
«Ты обязательно телеграмму приложи к рапорту», - доносились до меня как сквозь вату слова Жени, который выводил своим каллиграфическим подчерком – «Ходатайствую по существу рапорта с 27 декабря до 6 января. Командир дивизиона радиосвязи капитан-лейтенант Соколов».
«Ну, скоро домой, к своим. Сегодня вечером самолет на Москву, в 22 часа улетает» - радовался вместе со мной мой сокаютник, или, как мы иногда шутили, «сокамерник» Витя Ястребенко.
«Повезло, на Новый год жена подгадала. Будешь Новый год праздновать вместе с семьей», - обнимал меня за плечи инженер нашего дивизиона Володя Шакуро.
Я схватил подписанный Женей рапорт, оглядел всех: «Спасибо за добрые слова, ребята».
«Давай рапорт сюда и телеграмму, я его сам подпишу у Шумко. А ты беги к каюте Саможенова – он штемпеля поставит на отпускном, и лети в аэропорт, может успеешь на 22 часа».
Времени было 19 часов, и я очень надеялся, что успею на последний самолет на Москву.
Я стоял у каюты Саможенова и ждал Соколова с подписанным рапортом. Такие правила, что рапорт по команде должны подписать все непосредственные начальники.
«Ну чего там стоишь – заходи, бери отпускной» - увидев меня скомандовал Саможенов, прикладывая печать к свеженапечатанному отпускному. Строевой писарь, старшина 2 статьи Воробьев, стоял у его стола навытяжку.
«Так Соколов еще подписывает рапорт у Шумко», - только и сумел вымолвить я.
«Ну задолбали вы меня, связисты, со своими условностями. Я с Шумко все вопросы решил, хотя он и сопротивлялся, тем не менее я его сломал. Если бы у меня родилась дочка, я бы уже вчера был бы у окон родильного дома, хоть во Владивостоке. Давай забирай и лети изо всех сил на последний самолет».
В этот момент в каюту зашел Соколов с подписанным рапортом. Лицо его были темнее ночи, а усы (гордость Соколова) свисали беспомощно вниз.
«Давай сюда. Подписал Шумко? Ну вот и резолюция – все будет нормально. Я же говори. Ну лети – счастливо!» - обрадовался за меня Саможенов и мы с Соколовым выскочили из его каюты.
По виду Жени и зная характер Шумко, я понимал, что что-то тут не так. Женя помолчал, и лишь когда мы спустились с ним до верхней палубы, он, наконец, остановился. Посмотрел на меня, с каким-то сожалением и сказал: «Ну, как я и думал, Шумко в гневе, что мы прыгнули через его голову. Сделать он ничего не может против Саможенова, но гадить будет по полной тебе. Приказал, чтобы ты зашел к нему перед отъездом на инструктаж. А я огреб строгий выговор за обращение не по команде».
«Так Саможенов же первый меня спросил и сам предложил поехать. Может мне никуда не ехать, если такие здесь сложности?»
«Да нет, ехать надо обязательно. Ты же мужик и отец. Так что одевайся по быстрому, собирай вещи, и на инструктаж к Шумко перед отъехалом с корабля. Не забудь купить подарки жене и дочке», - сказал Женя с каким-то сожалением и, махнув рукой, побежал по трапу вниз, в рубку дежурного.
Я быстро сбегал в каюту, собрал минимум вещей, переоделся в тужурку, одел шинель, и шапку, взял деньги и документы, и побежал к Шумко.
«Товарищ капитан 3 ранга, разрешите войти» - постучал я в его каюту.
«Заходи, заходи и встань перед столом, чтобы я видел получше тебя. Ну что, думаете Шумко обошли? Обманули со своим Соколовым? Не дождетесь – еще не родился человек, который бы обманул Шумко. Дай-ка мне свой отпускной»
Я, ни слова не говоря, не пытаясь оправдываться, достал из офицерского удостоверения аккуратно сложенный отпускной.
Он внимательно его осмотрел. Посмотрел на даты: «Значит так, отпустить вас на 10 суток я не могу. Дежурить некому в боевой части, да и бросать своих подчиненных на 10 суток я вам не позволю. Всего пять суток. Ну, буду добрым по отношению к вам. Даже очень добрым, и в качестве подарка разрешу вам прибыть на корабль не в 0 часов первого, а в 0 часов 2-ого января. Вот это будет правильным», - и он переправил дату прибытия на 2 января и расписался, – «А куда это вы сегодня собрались? У вас отпуск начинается с 27 декабря», - он опять глянул в отпускной билет, – «Так что вы раздевайтесь, и в ноль часов можете убывать».
«Товарищ капитан 3 ранга, так самолет на Москву сегодня последний будет в 22 часа, а завтра следующий лишь в 14 часов. Может, можно на этом самолете улететь сегодня?» - просительно протянул я, понимая, что уже ничего мне не поможет, если Шумко принял уже такое решение.
«Нет, товарищ Блытов, у вас обеспечивающая смена, идите и занимайтесь своим матросами».
«Так у меня же не обеспечивающая смена. Я же сегодня только сменился с дежурства», - ничего не понимая протянул я. – «У меня есть добро на сход сегодня Соколова, и то, что я остался на корабле – это случайность. Разрешите улететь сегодня?»
«Это Соколов вам дал добро на сход, а я, как его начальник, поправляю его ошибки. Это моя обязанность. Я знаю, что у вас в кубрике масса недоработок, ваши матросы заброшены, да и в вашем гальюне и в коридорах всегда беспорядок. Так что не уговаривайте меня, разговор закончен. А чтобы у вас не было желания обмануть меня, приказываю вам прибыть ко мне ровно в 22.30, и мы пойдем с вами и проверим ваши объекты. Ведь самолет на Москву улетает ровно в 22? Идите занимайтесь своими обязанностями», - он протянул мне исправленный отпускной, посмотрел на часы и чему-то улыбнулся. – «И не вздумайте идти и жаловаться Саможенову, а то я вообще отменю ваши отпуска».
Я вышел из каюты, в душе у меня все бурлило. Спустился в каюту. Там меня уже не ждали и сидели и расписывали пульку Витя Ястребенко, Володя Шакуро и Роберт Ханов. Через пару минут в каюту прибежал Женя Соколов. Все вопросительно смотрели на меня, понимая, что что-то случилось экстраординарное, раз я вернулся в каюту.
Я коротко пересказал свой разговор с Шумко. Все ребята стали возмущаться, но от этого мне не стало легче.
«Слушай, Витя, а в нуль часов будет самолет на Киев. Может ты успеешь и мотанешь на свой Псков через Киев?» - предложил Женя Соколов
Я переоделся в синюю куртку, махнул рукой, по телефону вызвал в кубрик своей группы мичмана Кривошею (старшину команды), и побрел на заведование готовить его к вечернему смотру Шумко.
«И что, отпускной переправил? Вот сволочь какая! У человека радость, а он грязными сапожищами…» - неслись мне вслед слова сочувствия.
Весь вечер матросы из моей группы драили подведомственные заведования группы – кормовые коридоры левого борта, офицерский гальюн и кубрик № 60. Мне казалось, что все проходящие офицеры, мичмана и матросы с сожалением сморят на меня и сочувствуют. Из матросов не надо было никому ничего приказывать, все сами делали свое дело. Старшины даже драили палубу швабрами, чего никогда не было. А мичман Кривошея лично протирал пыль на трубопроводах и принес в гальюн свой одеколон и побрызгал, чтобы не было даже запаха.
Ровно в 22.30 я вошел в каюту Шумко и доложил, что группа связи с авиацией к смотру готова и построена в кормовом коридоре второй палубы по левому борту.
«Ну, передайте Соколову – пусть посмотрит и доложит мне», - вяло махнул мне Шумко и стал раздеваться спать.
Я отправился в рубку дежурного к Соколову.
«Женя, он сказал, чтобы ты посмотрел заведования, а жаль – все блестит».
«Давай одевайся, и бегом на киевский самолет. Я твоих матросов отправлю спать и все доложу Шумко. В журнале сходов я потом запишу, что ты сошел в 24 часа. А ты вали, и вали быстрее, и у завода хватай такси и на самолет»
«А вдруг он снова вызовет меня?»
«Не твое уже дело. Я сам решу все вопросы. Быстрее» - скомандовал мне Женя и куда-то убежал.
Я быстро переоделся, схватил свой нехитрый скарб и побежал на проходную завода. На такси добрался до аэропорта и, хотя мест не было, меня взял дополнительно командир самолета, когда я ему изложил свою эпопею.
«Давай, старлей, тихонько посидишь со стюардессами. Только смотри, если обидишь, мои орлы порвут тебя на запчасти», - со смехом хлопал он меня по спине.
Самолет поднялся, а я сидел в обнимку со стойкой, где стояли стаканы, и пытался хоть немного поспать. Две симпатичные стюардессы всю дорогу поили меня водой, узнав, к кому и зачем я лечу. В половине второго я был уже в Киеве, в аэропорту «Жуляны», оттуда я перебрался ночью в аэропорт «Борисполь» и через пару часов вылетел в Минск (уже купив подарки всем родственникам и прежде всего жене и дочке - была пара часов), а к концу дня я добрался в Псков и обнимал радостных родственников.
Жена в этот день должна была выходить из роддома, меня она, конечно, не ждала (так как я звонил сразу после родов ее родителям и сказал, что прилететь не смогу), и поэтому мой приезд был для нее полной неожиданностью и сюрпризом.
Несколько дней пролетели, как одно мгновение. На обратную дорогу я купил билеты на Москву и оттуда на Николаев. Нет ничего лучше, чем быть в кругу семьи хотя бы пару дней, и особенно Новый год. Я сидел за столом с маленькой дочкой на руках и боялся пошевелиться. Рядом я ощущал плечо жены. Но все хорошее в конце концов заканчивается. Закончилось и время, отведенное мне на свидание с семьей. Особенно огорчало то, что улетать из Пскова надо было в 6 часов утра 1 января – очень рано. А в аэропорт пришлось выезжать аж в 4 часа утра. Расцеловав заплаканную жену, и посмотрев мельком на маленькое спящее чудо, я на заранее заказанном такси отправился в аэропорт.
Доспав немного в самолете, я приземлился в Москве, в аэропорту Быково. Мел небольшой снежок. Погода, на мой взгляд, стояла отличная. Вдоль трассы стояли березки и казалось, что природа радуется Новому 1976 году. На автобусе, почти сразу уснув, я добрался до Внукова, откуда должен был лететь в Николаев. В аэропорту висело объявление: из-за бурана на южное направление все рейсы отменяются, и их вылеты переносятся, сначала на час, а затем еще на час, и, наконец, на следующий день на утро. Прокляв все, что можно, и в том числе своего Шумко, я отправился к администратору. В отпускном билете мне поставили отметку со штампом о том, что вылететь своевременно я не смог из-за плохих погодных условий и задержки всех рейсов. С почты я дал телеграмму на корабль, что задерживаюсь из-за погодных условий в Москве.
Затем, не зная куда себя деть до следующего утра, я позвонил своему другу детства Саше Николаеву, жившему в Москве, и тот приехал за мной на своей машине. Мы с ним обнялись, и он пригласил к нему домой праздновать Новый год.
Утром он отвез меня во Внуково, и я благополучно улетел в Николаев. К обеду я уже был на корабле, и с огромным волнением докладывал о своем прибытии капитану 3 ранга Шумко. В его глазах были гнев и раздражение, я чувствовал, что он с трудом сдерживается.
Все, что я думаю по вашему опозданию, я вам выскажу на собрании офицеров».
В кают-компании меня увидел старпом, и одним из первых вопросов после поздравления был вопрос, а чего я так рано вернулся, бросив жену и маленькую дочь.
Пришлось сказать, что это было вызвано служебной необходимостью, я прибыл по приказанию командира БЧ-4.
Он пожал плечами и больше ничего не сказал.
После обеда Шумко собрал весь офицерский состав в салоне кают-компании.
«Итак, Блытов, доложите, почему вы опоздали на 12 часов из отпуска?» - задал он мне вопрос перед всеми офицерами.
«Товарищ капитан 3 ранга, я же вам доложил, что была нелетная погода, о чем имеется отметка в моем отпускном билете»
«Товарищи офицеры, ну это какой-то детский лепет. Вы послушайте, что он несет. Вы были бы расстреляны, если бы это было в боевой обстановке. – Шумко хищно изогнул рот. - А так вы должны, нет, не должны, а просто обязаны, как дисциплинированный военнослужащий, принять все меры, чтобы не опоздать ни при каких обстоятельствах. Должны были предвидеть возможность задержки самолета в зимнее время и выехать назад на поезде. Вот это был бы поступок настоящего военнослужащего».
«Товарищ капитан 3 ранга, поезд от Пскова до Москвы идет почти сутки, и двое до Николаева. Значит, мне надо было выезжать назад в день своего приезда?»
«А что, это было бы неплохо. Приехали, обняли жену и ребенка, и сразу назад на службу. И не опоздали бы, а теперь я даже не знаю, как вас наказать за это опоздание»
Я стоял и молчал, молчали и все офицеры, внутренне я чувствовал, что в душе они мне сочувствуют, но и вызывать гнев Шумко никто лишний раз не хотел.
Шумко же продолжал: «Чувствуете, что не успеваете на транспорте, значит идете на службу пешком. Бегом – недаром вы должны сдать все нормы ВСК. Это не просто так, а потому что должны успевать на службу. Служба это главное в вашей жизни»
Он немного выждал, втянул в воздух в рот и продолжил: «Объявляю за опоздание на службу из отпуска старшему лейтенанту Блытову строгий выговор. Надеюсь, что наша комсомольская организация не оставит в стороне этот безобразнейший поступок офицера».
Заместитель командира боевой части по политчасти Вася Дармохлебов принял стойку смирно и с пафосом сказал обращаясь к Шумко: «Так точно, мы разберем его поведение на комсомольской ячейке, и он будет строжайше наказан».
Шумко торжествующим взглядом обвел всех, и, обращаясь в основном к лейтенантской части, подвел итоги совещания: «Так будет с каждым, кто попытается решать свои личные и служебные вопросы через мою голову. Вот на Блытова на днях пришел запрос для службы в 34 институте связи в Ленинграде. Не поедет он туда, только через мой труп. Ишь, чего захотел, мы здесь служим, а он будет там бумажки носить. Не выйдет, и ни у кого не выйдет, пока я здесь. Служить должны прежде всего Родине!»
Шумко в минуты гнева всегда отождествлял себя с Родиной, Партией или с Государством и перечить ему было себе дороже.
Примечание Владимира Зыкова. Вот именно из-за таких шумко я и не захотел оставаться в армии - после двух лет службы офицером-двухгодичником, уволился на гражданку.
Конечно, я наделся из этого дурдома уехать служить в Ленинград, но еще интереснее было для меня перейти с кораблем на Северный флот, посмотреть в деле первый советский авианосец. А Шумко – это проходящее. Главное, вовремя показать ему кукиш за спиной, как делал мой начальник Евгений Евгеньевич Соколов.
Все промолчали, и совещание закончилось. В салоне остались Шумко, Дармохлебов и командиры дивизионов, мы же пошли в нашу каюту, где я угостил всех ребят привезенной из дома снедью.
«Вить, да ты не огорчайся – главное ты увидел семью, дочку, а остальное все наплевать и забыть» - утешали меня друзья.
«Да ладно, ребята, все хорошо. Но в следующий отпуск я точно выйду пешком на службу, как завещал мне великий Шумко. И пусть тогда доказывает, что он не дурак - командиру».
«Смотри, только не более трех суток, а то припишут дезертирство, и Шумко с удовольствием тебя посадит», - улыбаясь вошел в каюту Женя Соколов. – «У меня, ребята, тоже выговор за низкую дисциплину офицерского состава в дивизионе».
«Жень, извини! Ради тебя я могу и пешком из Пскова».
«Ладно, забыли. Наливайте! Чего приуныли? Так все и было запланировано, когда он еще уезжал».
И Володя Шакуро стал разливать по рюмкам привезенный мной из Пскова коньяк.
Я еще два года служил на «Киеве» под командованием Жени Соколова и Шумко. Корабль был тяжелый, мы были первыми в вопросе создания авианосцев для советского флота. Это было очень трудное время. Мы делали действительно нужное дело для нашего ВМФ. Впервые море так близко соприкоснулось с небом. Первые взлеты, первые радости – все это было, и тем не менее было горько от сознания того, что мы служили не Родине, а капитану 3 ранга Шумко лично, чтобы на нашем поте, крови и отдыхе он зарабатывал бы себе ордена, медали и звания и поднимался по служебной лестнице, каждый день опуская тех, кто делал ему и связь, и служил Родине.
Идти пешком (продолжение)
серия "С офицером можно...".
Автор благодарит за оказанную помощь в написании Дмитрия Валентиновича Животова
От автора: Все описанные ниже события являются вымышленными, а совпадения имен, фамилий и событий являются случайными! Но все это могло иметь место на кораблях нашего славного ВМФ.
ЦЕЛУЮ, МИЩЕНКО!
В 1974 к нам на корабль в боевую часть связи (БЧ-4) пришел служить в должности старшины радиотелеграфной команды мичман Мищенко Николай Иванович. Пришел служить не просто с гражданки, а с должности участкового уполномоченного села Белухи Черниговской области, где имел звание младшего лейтенанта милиции. Позвала его на флот романтика – то ли кто-то из знакомых служил на флоте, то ли книг начитался, то ли военкомат уговорил - установить сегодня уже сложно. Но самое главное, что пришел!
Николай Иванович был маленького роста, плотного телосложения, в народе таких называют «колобок», волосы на голове начинали уже редеть, зато под носом у него спускали свои концы вниз знаменитые запорожские усы, что вызвало резкое непонимание со стороны командира БЧ-4 капитана 3 ранга Шумко.
«Немедленно сбрить все это безобразие, Мищенко. У офицера не должно быть под носом такого безобразия. Хотите носить усы, они должны быть не ниже уголков рта».
Коля Мищенко, или вернее, как он сам называл себя, Мыкола, поплакал над усами. А плакал он в принципе часто, особенно, когда Шумко обращал на него свое «царское» внимание и начинал учить уму – разуму. Стоило Шумко хищно изогнуть свой рот для дальнейшей брани при виде Мыколы, как у того непроизвольно из глаз начинали течь слезы.
«Уберите от меня этого рыдающего мичмана, чтобы я его больше не видел. Я лучше буду смотреть всю ночь на писающего мальчика, чем видеть этот позор военно-морского флота!» - заканчивались свидания Шумко с Миколой.
Мыкола старался вообще не попадаться на глаза Шумко. Усы он стал носить на корабле «А ля Кайзер Вильгельм» с концами задранными вверх, и лишь когда сходил на берег, опускал концы вниз и выглядел легендарным запорожцем.
«Таки вусы у нас, украинцив - национальна справа, ну как я можу их сброть, тильки сховать малэнько», - пояснял он нам свои действия с усами.
Он понял с первых дней прибытия на ТАКР «Киев», что флот - это совсем не то, что ему рассказывали в военкомате, и совсем не то, о чем ему мечталось в сладких снах под теплым небом родной черниговщины.
Так он и служил, и скорее всего мечтал вернуться домой. Среди всех нас он был каким-то инородным телом. Он сам понимал это, но поделать ничего не мог. Очень резко он реагировал на любую грубость, любое оскорбление – слезы сами вылезали из его глаз.
Да и матросам он скорее не приказывал, а просил: «Ну будь ласка, Хфылимоненко, почекай маленько на вахте и нэ спи, а то мэнэ будэ ругать Шумко клятый в другий раз».
И Филимоненко, понимая его, старался не подвести.
Когда я опоздал на 12 часов из отпуска и получил взыскание и разгоняй от Шумко на офицерском собрании боевой части связи, первым мне пришел выразить свою поддержку и соболезнование Мищенко.
Как любой украинец, он все-таки больше пытался найти во всем практическую сторону вопроса.
«Ну що, он так и казав идты пишкы, колы ничого ни ходыт?»
«Да, Мыкола, он так и сказал – глупость конечно, но чего от него можно ждать еще хорошего? Что он может посоветовать умного?»
«Ни, Вихтор Олександрович, ты не прав. Колы он казав пишкы – значит треба йти пишкы, а то накажэ. Здэсь своя политыка должна быть, раз прыказывае - треба исполнять, не то накажет, скаженна душа!»
«Вот голова у вас добрая. Головой нашего колгоспу бы вас. Добрый Голова полычився»
«Не, ты что, Микола, какой из меня председатель вашего колхоза. Я на телок падкий, меня нельзя в огород пускать, как того козла».
«На яких тэлок. У нас тэлки е, пороси е, но бабы краще».
«Ну я женщин и имею ввиду. Доярок там, и прочих. Разве можно моряка, который женщин-то не видит, из морей не вылезает, пускать в такой малинник, как ваш колхоз?»
«Так у нас за бабами и бегать нэ трэба. Сказал - сами прыдут и сделают усе, шо попросишь. Породу нашу поправиш вашей москальской кровью».
«Не, Микола, не уговаривай – не соглашусь», - смеялся я от неожиданного предложения. – «Вот Шумко бы вам – он бы живо ваш колхоз передовым бы сделал»
«Тю, Шумко – пэрэдовым, да ни в жисть. Коровы пэрэстали бы молоко давать, доярки бы уси в город посбигали от такого скаженного начальника. Да и порченый мужик Шумко, дытин не маэт, а то много значит в жизни».
«Микола, да ты что. Ведь он ваш же, украинец. Родная душа»
«Яка ридная душа – вражина он, западенец з Галичины. Заешь, як мы их называем – Бандеры. Они стоко наших украинцев в ту войну положили, шо страшно вспомнить. Да и какие они украинцы – поляки-паны. Спят и видят, як бы нашу Украину захомутать».
Я не придал тогда значения словам Мищенко. Разговор мне был неприятен, не дай Господь кто услышит, и Шумко или особисту передаст? Думал, что Микола как всегда не в себе и порет чушь несусветную, но виду не подал. Мы с ним распрощались, и я в принципе забыл о его словах. Время шло, корабль проходил ревизию и в апреле планировал выйти уже в Севастополь. Там ожидалась маневры в составе Черноморского флота и подготовка к переходу на Север. В марте Микола уехал к себе на Родину, на ридну Чениговщину (как он любил говорить) в очередной отпуск. Уезжали многие – отпуск-то гулять надо при любом раскладе.
Все готовились к выходу, готовили документы, готовили материальную часть, готовили корабль и готовились сами. Про берег пришлось совсем забыть – дело было важнее всего. Комиссия за комиссией от нас не вылезали.
И вдруг, практически перед самым выходом, нас всех (офицеров и мичманов БЧ-4) после подъема флага оставляет в строю Шумко. Судя по его виду, случилось что-то совсем не ординарное. Рот его хищно изгибался, а глаза сверкали каким-то боевым блеском.
«Ну, нам хана, сейчас порвет на запчасти», - шепнул мне Сережа Куценко.
Когда все офицеры и матросы других боевых частей разошлись – Шумко вытащил из кармана, судя по виду, телеграмму и сразу с карьера начал ее тыкать в лицо и кричать на Евгения Евгеньевича Соколова: «Это что у вас за бардак? Что вы и ваши офицеры и мичмана позволяют?»
Евгений Евгеньевич сразу встал в глухую оборону: «Вы что на меня кричите. Откуда я могу знать, что у вас в руках. Дайте посмотреть, и я вам постараюсь ответить на ваши вопросы, а кричать любой дурак сможет, не объясняя».
Шумко немного сбавил тон, но продолжал: «Сейчас мы разберемся, кто у нас дурак, а кто умный. Я вам сейчас прочитаю шедевр мысли вашего Мищенко».
Он развернул телеграмму и начал читать: «Командиру в/ч 30920 капитану 1 ранга Соколову Юрию Георгиевичу. В связи с отсутствием билетов на поезд зпт выхожу пешком, постараюсь прибыть вовремя тчк Целую Мищенко»
«Это что это значит, пешком? Это зачем он целует командира корабля? И что это вообще за распущенность, посылать военному человеку такие телеграммы».
Все офицеры и мичмана стояли в строю и улыбались, вспоминая как Шумко сам же предложил мне, при невозможности прибыть вовремя, выходить пешком, но обязательно предупредить телеграммой о своем выходе. В строю раздались даже смешки.
Шумко рассвирепел: «Товарищи офицеры и мичмана! Смирно! Мне совсем было не до смеха, когда я стоял у командира и выслушивал от него, когда он высказывал все, что думает о нашем офицерском и мичманском составе. Особенно об этом выходе пешком и поцелуях. Командир что - женщина, которую надо целовать?»
«Товарищ капитан 3 ранга, у Мищенко отпуск заканчивается еще через три дня», - начал свой доклад Женя Соколов. – «Он не опоздал, но, как вы и приказывали, он предупредил вас о своих действиях. Помните, когда Блытов опоздал из отпуска на 12 часов, вы сами приказывали, что если существуют предпосылки опоздания или отсутствуют билеты или различные природные катаклизмы препятствуют своевременному прибытию из отпуска - выходить пешком, дав предварительно телеграмму. Он выполнил ваш приказ и его надо даже поощрить, если он обернется за три дня и своевременно прибудет из отпуска. Ну а по поводу поцелуев – это говорит о своеобразии украинского доброго характера Мищенко. Он считает, что если поцеловать командира, то он не будет на него обжаться. Человек переживает, что он может опоздать на службу. За это не надо его наказывать, а просто надо ему объяснить, что я и сделаю по его прибытию».
«Вы Соколов с вашей методикой воспитания разложили весь свой дивизион. Я вас накажу, если ваш Мищенко опоздает хоть на минуту. Разойдись».
Мищенко прибыл через два дня, загорелый и веселый: «Добрался на попутках. Повэзло мэни, шо хлопцы свои милицыонеры посадили та помогли»
Правда, Шумко все равно испортил ему настроение, и Мыкола, выслушивая его, опять лил слезы.
Уже потом мы с ним встретились на палубе, я спросил его: «Микола, а зачем все это надо было с этой телеграммой?»
«Да так он шутит, и я шучу також. Думаю, нехай попрыгае. Глядишь и спишут меня з этого Ада».
Мищенко действительно списали на берег в тыл флота, где я его случайно встретил лет через 8, когда случайно из академии попал на стажировку в Севастополь.
Он аж лоснился от своего нынешнего положения и пригласил меня к себе домой, познакомил со своей семьей, накормил, мы с ним выпили немного домашней горилки и поговорили о жизни. Он был очень рад своей жизни, квартире в Севастополе на Остряках, красавице жене-хохлушке из одного с ним села и двум прекрасным белоголовым детям - девочке и мальчику.
«Колыб я тоди б не ушел от этого аспида Шумко, я бы повесился наверно. А здорово я придумал с этой тэлеграммой?» - и он засмеялся своим незабываемым смехом – «Вихтор Олександровыч, вы салом горилку закусывайте. То свое, з дома».
«Да, Мищенко, вы – хохлы на выдумки горазды».
Он хитро улыбнулся в свои пышные запорожские усы, спадавшие аж до подбородка, поднял рюмку и со своим певучим украинским акцентом произнес: «Ну, будь ласка, Вихтор Олександрович!»
© 2009 Технополис завтра
Перепечатка материалов приветствуется, при этом гиперссылка на статью или на главную страницу сайта "Технополис завтра" обязательна. Если же Ваши правила строже этих, пожалуйста, пользуйтесь при перепечатке Вашими же правилами.
