«Техник самолёта — существо нежное, мечтательное и легкоранимое. Он всю жизнь мечтает, а потом страдает израненной душой из-за несбытия мечт. В юности он мечтает о героической службе в авиации, подвигах и свершениях. Позже терзается тем, что близость к вожделенному летательному аппарату оборачивается не подвигом, а тяжёлой ежедневной рутиной.
Дальше мечты становятся разнообразнее. Зимой, отогревая скрюченный от холода организм у сопла двигателя, он мечтает о тёплом лете и запахе сирени. А вот сегодня, при пятой подряд смене полётов на полигон, да при жаре под сорок он мечтает перевестись в какой-нибудь заполярный гарнизон, дабы зарыться в сугроб, а лучше послать всё и уволиться из этой армии к той матери» .
Валентин похвалил себя за оригинальность мысли и оглядел привычный аэродромный пейзаж. В струящемся над разогретым бетоном мареве плавно перемещался загоревший лицом и кистями рук технический состав авиационной техники. Пахло расплавленным гудроном и недогоревшим керосином. Ничего за пять лет службы не изменилось.
«Интересно, а зачем я в детстве модельки самолётиков, высунув язык, клеил? А в художественной школе зачем учился? А в военном училище все кутикулы стирал и тестикулы надрывал за красный диплом зачем? Чтобы получить вот это фиолетовое однообразие на всю оставшуюся жизнь? — опять начала страдать нежная душа техника самолёта — И ведь никаких радостных событий за все пять лет, кроме периодических выговоров за длинный язык. За что боролись, я вас спрашиваю?»
Мысль, как и всё вокруг, была горячая и тяжёлая. Она ещё пару раз шевельнулась и умерла. Поэтому Валик Линцевич перестал её думать и принялся наблюдать, как четверо осоловевших от жары технарей играют в домино. Домино было собрано из разных комплектов, костяшки были разноцветные и разноразмерные. Номинал костяшек все давно выучили наизусть, поэтому игра заключалась в том, что кости перемешивали, разбирали и, не утруждая себя переворачиванием, кто-нибудь выносил вердикт: «Вы козлы». Пара козлов кивала головами и начиналась новая партия. Валик дождался очередной сдачи и громко вынес свой вердикт: «Ничья. Все козлы». Отупевшие от жары игроки синхронно кивнули головами и начали новую партию. Стало скучно. Валик закинул руки за спинку скамейки и начал делать то, что никто никогда не делал: разглядывать стенды, висевшие в курилке. Один назывался «Берите с них пример», второй «Они позорят наш полк». На первом не было ничего, кроме грубо намалёванного портрета существа непонятного происхождения, которое должно было символизировать отличника боевой и политической подготовки. Портрет был выполнен широкими мазками, что говорило то ли о замысле мастера, то ли просто рисовали веником. На грязно-жёлтом блюдце лица так явно угадывались все медицинские патологии от ДЦП до цирроза печени и ушиба головного мозга, что возникало подозрение, что писали с натуры. Белые, как унитаз, глаза смотрели в разные стороны под разными углами, скособоченный рот полуоткрыт и в нём угадывалось несколько неровных зубов на кроваво-красном фоне. Кошмарное существо то ли улыбалось, то ли кого-то дожёвывало. При случайном взгляде этот вурдалак вызывал оторопь и желания равняться на такого монстра почему-то не возникало. Упырь был одинок и потому печален. Зато на позорном стенде был прикноплен свежий боевой листок, в котором гневно клеймился старший лейтенант Валентин Линцевич, который на вчерашнем построении вполголоса комментировал из строя речь командира эскадрильи, что вызвало ржание личного состава, негодование командира и последующее наложение взыскания. Валентин поднялся со скамейки и перевесил боевой листок на стенд с призывом брать пример. Одинокий вурдалак от внезапного обретения компании взбодрился и приосанился.
Валик отступил на шаг и, скрестив руки на груди, принял позу задумчивого Байрона. Внезапно, будто охваченный порывом вдохновения, отбросил прядь волос с бледного чела, выхватил шариковую ручку и начертал на стенде: «Передовик! Передавай передовой перемер передарастающим передовикам перенепременно!» Затем осмотрел свой экспромт и пришёл в уныние: «Деградирую, как в сказке — не по дням, а по часам. Ох, чую, недолго мне осталось быть носителем разума»
«Посадка десятка», — громко срифмовал динамик на столбе. Валик завистливо восхитился красотой поэтического слога автора, поаплодировал громкоговорителю и пошёл встречать свою «десятку».
В попутном направлении, обливаясь потом, толкала тележку, нагруженную бомбами, группа оружейников в профессионально засаленных комбинезонах. Валентин, как человек, трепетно относящийся к чувству «войскового товарищества», не мог не подбодрить сослуживцев добрым словом. «Откуда бомбишки?» — подбодрил Валик, запрыгивая сверху на пирамиду из бомб. «Иди-ка ты лесом!!» — дружно взревели взбодрённые оружейники в гораздо более грубой интерпретации.
«Агрессоры, вы бы вместо того, что бы осквернять чистую атмосферу аэродрома грязными словами, лучше бы «Дубинушку» затянули. Оно поможет. Оно вашими предками проверено. Вы же от бурлаков отпочковались? Такие же здоровые и малограмотные. И вообще, я вас на фуэте вертел», — продолжал глумиться Валентин, скоропостижно ретируясь. Оружейники люди угрюмые, свирепые и последовательные. Они, если пойдёшь куда послали, то могут и лом в спину кинуть для уточнения направления. Оружейники были контужены словом «фуэте», посему лом в спину не полетел. Но путь до стоянки Валентин проделал быстрее, чем обычно.
С прилетевшим комплексом всё было в порядке. Ничего не потекло, системы отказов не выдали, забоин на лопатках нет. Валик с укоризной посмотрел на самолёт. «Что ж ты у меня такой безотказный? Сейчас бы стояли с тобой в ТЭЧ, устраняли бы что-нибудь. Там прохладнее. Вон у лейтенанта Серёжи самолёт как самолёт. Пока из укрытия до ЦЗ дотащатся, уже что-нибудь сломается. А у меня какой по счёту вылет за сегодня? Пятый? А за эту неделю? Двадцатый или двадцать пятый? Я ведь, наверное, рекордсмен по безотказному налёту. Так что пора бы уже у командиров потребовать поощрение. И не какую-нибудь благодарность, затёртую от частого использования, а денежную премию. Что, я не заслужил что — ли? Заслужил. Да я в дежурном звене столько взлётов по «воздуху» обеспечил, что и медаль за боевые заслуги не зазорно получить. И, кстати, есть же приказ, что особо отличившимся разрешено присваивать звание на ступень выше занимаемой должности».
В дрожащем над бетоном мареве Валик ясно увидел себя в капитанских погонах, с одинокой блестящей медалью на груди и денежной премией, еле вместившейся в два кармана. Рядом просматривался силуэт министра обороны, зачитывающего приказ Верховного главнокомандующего о переводе Валентина Линцевича в Генеральный штаб.
«Тащ старлетнант!! Кислород заправить надо!!» — заорал над ухом механик. Валик вздрогнул, высунул голову из облака грёз в реальность, и, рявкнув на механика: «Как обращаетесь к высшему командному составу, ефрейтор!! Выговор!! Застегнитесь!!», нырнул обратно в облако. Но было поздно. В облаке он увидел только удалявшегося за горизонт министра обороны. К каблуку начищенного адъютантом ботинка прилип скомканный приказ Верховного, а из заднего кармана брюк пожухло свисали капитанские погоны. Валик провёл рукой по груди. Вот ведь зараза, наделённая полномочиями, медаль забрал. И деньги вытащил!! Одно жульё кругом! Отвернуться на секунду нельзя. Огорчённый крушением карьеры Валик вышел в реальность, потом вернулся в облако, смачно плюнул вслед министру и снова вышел.
В реальности в неестественной позе стоял механик, ещё не сменивший выражения лица человека, ударенного веслом по гипоталамусу. У ног растекалась лужа керосина. Это он уронил банку с отстоем топлива, когда судорожно начал застёгивать комбинезон на все пуговицы.
«Гамадрил ты свежеокрашенный, а не механик! — заорал Валик, не до конца вернувшийся из Генштаба. — Я сейчас твоё человеческое достоинство пассатижами ущемлю, невзирая на его отсутствие! Убирай керосин, рукоблуд потный!» «Так точно», — ответил ошарашенный рукоблуд. Потом подумал и на всякий случай добавил: «Гражданин начальник».
Рядом уже пыхтела сизым выхлопом АКЗСка, вокруг которой металась заполошенная угроза агрессивному блоку НАТО в виде облезлого низкорослого солдатика с оленьими глазами. Угроза таскала за собой заправочный шланг и явно не знала, что с ним делать. Шланг волочился по бетону и подло путался в ногах, отчего явно терялось устрашающее воздействие на НАТО. Агрессивный блок на глазах воспревал духом и гаденько хихикал. Он радовался и явно недооценивал опасность. А зря. Он, короткоумный, подзабыл, что такие обшарпанные солдатики, если их разозлить, могут превратить блок НАТО в «блока нету». Потом смущённо почесать затылок, угостить папироской и продолжить дружить с тем, что останется.
Валик, наблюдая с задумчивым интересом, дождался, когда бездушное резинотехническое изделие окончательно обездвижит изделие, душой наделённое, и поинтересовался: «Откель ты выпало, исчадие всеобщей воинской обязанности?» Видя непонимание в оленьих глазах, пояснил: «Судя по твоим танцам со змеёй, ты или Айседора Дункан или новый кислородчик. Ответствуй, хороняка, ты Айседора?»
Потенциальный победитель вероятного противника шевельнул ушами, осмотрел себя, убедился, что он не Айседора и путано объяснил, что он «ваабче-то месяц только служит, а кислородчик заболел, а покажите куда тута кислород вдувается, а то прапорщик сказал, что если я не вдую, то он мне вдует без редуктора».
«Механик, помоги этому маргиналу некондиционному», — тоскливо вздохнул Валик и полез в кабину аэроплана выполнять свои функциональные обязанности. Механик не без труда распутал чресла несостоявшейся балерины и потащил шланг к самолёту. Освобождённый от оков, шебутной воин бросился откручивать все подряд вентили на группах баллонов, в результате чего шланг от резкого удара давлением дёрнулся, вырвался из рук механика, упал на замасленный бетон и вспыхнул.
Тягучее время мгновенно ускорилось. Пламя ещё не успело по шлангу добраться до машины, как с дальнего конца стоянки донёсся вопль: «Кислородка горит!!!» И все, находившиеся поблизости, аки сайгаки порскнули в разные стороны.
Со стороны стоянки техники обеспечения послышались истошные крики и надсадный рёв дизеля. Это дежурный тягач таскал на прицепе пожарную машину, пытаясь её запустить. За рулём пожарки сидел водила-бурят. Он был потомственным буддистом и потому невозмутим как каменный истукан. Духи предков сказали ему, что в этой жизни суетиться не стоит. Духи земли согласились с вышесказанным и добавили, что ему, как потомку древних воинов, надлежит в случае опасности стоять в стороне, сохраняя достоинство, тем более дембель не за горами. Остальной пожарный расчёт с громким кряхтеньем толкал пожарную машину в задний бампер. Древние духи самобеглых колясок сказали машине, что она тоже должна сохранять достоинство, поэтому двигатель невозмутимо не запускался.
Если восстановить в памяти развитие событий, то невольно приходишь к выводу, что фундаментальные законы природы человек способен менять, когда ему очень хочется жить. Как только окрестности осветил первый факел пламени из недр машины, кислородчик, не отталкиваясь от земли, поднялся в воздух, поправ закон гравитации, приземлился на четвереньки, закинул рога за спину и, поднимая клубы пыли, ускакал в голубеющую даль, повернув вспять законы эволюции всего человечества. При этом он что-то громко декламировал на непонятном языке, внезапно раздвинув границы человеческих возможностей. Кажется, это был древний язык перуанских индейцев, но с явным славянским диалектом, потому что часто слышались знакомые слова «мать», «вас всех» и «вашу кислородку тоже». Но это был процесс, протяжённый по времени, и его можно было отследить глазом. А вот как Валик сиганул из кабины самолёта в кабину кислородки, заметить никто не смог. АКЗСка взревела двигателем и понеслась, волоча за собой горящие ошмётки заправочного шланга и выбрасывая в стороны струи оранжевого и голубого пламени.
Я не могу представить, что чувствовал Валентин Сергеевич Линцевич, ведя машину с горящими за спиной двадцатью кислородными баллонами. Тут нужен профессиональный писатель с чеканным и пафосным слогом. Он бы описал событие красивыми словами. Он бы назидательно напомнил, что «в жизни всегда есть место подвигу, вот на таких людях держится, и вот если бы каждый». Это было бы ярко и вызывало бы что-нибудь гордое и возвышенное. Я могу только предположить, что Валентину там было неуютно, потому что, отогнав машину метров за двести, из кабины он выкатился кубарем и, не разгибаясь, зигзагами метнулся куда подальше.
Вовремя. Через несколько секунд машина с каким-то свистящим звуком начала превращаться в красивый клуб разноцветного зелёно-бело-голубого пламени.
А на ЦЗ царила запоздалая суета. Некоторые зачем-то бегали с огнетушителями, кто-то настороженно выглядывал из-за отбойников в поисках путей дезертирства, где-то слышались крики «Ща рванёт», «Делаем ноги» и «Канистру! Канистру хватай!» Самые матёрые издалека тихо любовались завораживающей картиной пожара и давали друг другу мудрые советы, как нужно действовать в такой ситуации.
Валентин же сидел поодаль на земле, докуривал уже пятую сигарету и смотрел, как потерявшая достоинство пожарка издалека плевала пеной в догоравшие останки.
Сзади неспешно подошёл мудрый Семёныч, сел рядом, достал «Беломор».
«Валёк, ты зачем кислородку поджёг?» — поинтересовался, не поворачивая головы.
«Прикурить нечем было», — огрызнулся Валентин.
«И покататься не на чем было? В машину зачем полез?»
Валентин пожал плечами: «Семёныч, ну не тебе же объяснять, как горит кислород. Потушить-то невозможно. Только на грунт отогнать, пусть догорает в гордом одиночестве».
«Ясен пень, горит оно качественно. А ты-то зачем полез? У тебя двое детей, о чём думал?»
«Когда там думать? Как представил, что будет, если пара бортов с боекомплектом полыхнут, так на рефлексах и понесло. Вот только сейчас отпускает помаленьку».
«Ну да, ну да, — покивал Семёныч. — Кисло бы нам пришлось. К тебе вон инженер с замполитом бегут. Сейчас будут лобзать в разные места».
Он поднялся, похлопал Валентина по плечу и неспешно удалился.
Вдоль стоянки длинными плавными прыжками летел инженер полка. Его полёт был исполнен воздушности, грациозности и вызывал в памяти древнегреческие фрески с изображением олимпийского бегуна. Только у греческого олимпийца не было тяжёлого свистящего дыхания и потрёпанного гроссбуха в руке. В турбулентной струе, образованной инженером, поспешал, часто перебирая короткими ножками, замполит. Он размахивал руками и призывал спасать наглядную агитацию. Около сидящего Валентина инженер затормозил тоже красиво: с заносом и веером земли из-под ног. Замполит не стал опускаться до таких дешёвых эффектов и просто плюхнулся рядом, подняв облачко пыли. Лобзать Валика они не стали, да, видимо, и не собирались. Замполит тут же начал излагать своё видение событий, упирая на свою руководящую роль, а инженер, сипло дыша, совал гроссбух и требовал расписаться за получение инструктажа по мерам безопасности. Валентин слушал невнимательно, расписывался, где показывали и кивал, когда требовали. Как-то не хотелось ему разговаривать и вникать.
«Полётам отбой, технику в исходное, всему руководящему составу немедленно прибыть в класс предполётных указаний». Голос командира полка по громкой связи звучал жёстко и многообещающе. И неожиданно: «Техническому составу выражаю благодарность за своевременные и решительные действия». Замполит и инженер подскочили и хором спросили «Ты всё понял?» Валентин не понял, что он должен понять, поэтому снова кивнул. Ещё посидел, вздохнул, вдавил окурок в землю и поплёлся делать привычную и доведённую до автоматизма послеполётную, по пути получая уважительные хлопки по спине и выслушивая от сотоварищей обязательные подколки про чугунный орден с закруткой на спине, про Александра Матросова и бронзовый бюст на родине героя.
На следующий день старшего лейтенанта Линцевича торжественно вывели из строя и наказали за несоблюдение мер противопожарной безопасности и порчу наглядной агитации.
Автор Александр Артёменко
25 ФЕВРАЛЯ - ДЕНЬ ИНЖЕНЕРНО-АВИАЦИОННОЙ СЛУЖБЫ. С ПРАЗДНИКОМ, ТЕХНОТА!!!
© 2009 Технополис завтра
Перепечатка материалов приветствуется, при этом гиперссылка на статью или на главную страницу сайта "Технополис завтра" обязательна. Если же Ваши правила строже этих, пожалуйста, пользуйтесь при перепечатке Вашими же правилами.
