ПОЧЕМУ ГОГОЛЬ НЕ МЫКОЛА

При просмотре статьи открылась мне истина, до которой финнско-москальским умишкой не докопаешься ни за что. Тут надо быть, по меньшей мере, «свидомым». Словом, углубившись в сочинение московского вояжёра в «незалежные» (от здравого смысла, разумеется) пределы, я налетел неожиданно, как на рогатку во тьме, на фразу, стоящую научного фолианта. Привожу её в собственном переводе на русский язык:

Гоголь, который владел русским литературным языком не очень хорошо… своё неумение… (совсем в духе барокко!) превратил в приём, в средство художественного выражения.

Предвижу ваше возмущение. Приведенная фраза легко трансформируется в короткий аналог: «Гоголь – неумелый, посредственный знаток русского языка». Здесь некоторая вялость, неопределённость выражения компенсируются неожиданностью мысли, идущей вразрез со всем, что нам известно о Гоголе со школьной скамьи. Вот за эту неожиданность, революционность «мысли изречённой» (помните, у Тютчева? – Мысль изречённая есть ложь) я позволил себе отличить отважного ниспровергателя авторитета А. Окары от иных гоголеведов.

Давайте, читатель, сначала попытаемся разрешить проблему: может ли быть в принципе имярек «не очень хорошим», «неумелым» в том деле, которое сам и творит, получая на выходе совершеннейший по качеству продукт творчества, материальный или духовный? Представим себе, что «Давида» изваял не Микеланджело, а посредственный мастер, владеющий резцом «не очень хорошо»; или вообразим пастушка, оторванного от овец исполнять в Ля Скала на свирели фуги Баха, или крепостного дядьку Александра Пушкина, берущегося за рукопись «Евгения Онегина», когда барину лень сочинять да и рифма не идёт (Никита, есть свидетельства, пописывал стишки – «не очень хорошо», разумеется). Не представляете? Не можете вообразить? Я тоже. Николай Васильевич Гоголь, между прочим, считается… нет, он признан, он является реально, по факту, совместно с Пушкиным, творцом современного русского литературного языка. Если стать на позицию Андрея Окары, сапожник взялся печь пироги. Вот такой это народ! Куда хошь проникнет и своё возьмёт, не сомневайтесь. Примеры? Извольте! Некий Безбородко, казацького роду, который, наверное, «не очень хорошо владел» искусством европейской политики, в канцлеры Российской империи пролез, княжеский титул выслужил. Миклухо-Маклай, «украйинського походжэння», (на папуасском ни гу-гу!) стал уважаемым человеком в Новой Гвинее. Словом, хохол и в Антарктиде – хохол.

Слава Богу, рядом с полтавским неумехой (см. выше) оказался некий москвич, владеющий русским языком с трёхлетнего возраста (до трёх Саша Пушкин разговаривал только на французском). Он, выходит, и взял на себя всю гоголевскую работу. Разумеется, сборники «Миргород» и «Вечера на хуторе…» хитрый малоросс с грехом пополам сам написал, на одном «духе барокко», превратив «своё неумение… в приём, в средство художественного выражения». А вот петербургские повести, роман «Мёртвые души», пьесы «Ревизор», «Женитьба», как пить дать, Пушкин за друга сочинил, даже после своей собственной смерти «неумелой» рукой уроженца Больших Сорочинцев водил.

Шутка!

Кстати, Миргород, Диканька… А каким языком владел Николай Васильевич «очень хорошо»? Ведь каким-то должен был владеть. Ну, хоть одним! В отчем доме, скорее всего, разговаривали на тогдашнем русском литературном, творимым Карамзиным и Жуковским, Гнедичем, юным Пушкиным, в полтавской редакции; несомненно – на французском. У papa и maman, предположим, вырывались польские словечки, ведь у того и другой шляхетские предки были совсем рядом во времени. В гимназии опять же русский, французский, немецкий и классические. Дворня и селяне, с которыми любил балакать будущий гений русского слова, изъяснялась на полтавском диалекте мовы, отличную характеристику которого дал в своей статье А.Окара, и я с ним согласен – сам немалое время находился в этом ярком, душистом речевом саду, откуда вышли мои малороссийские предки. Возделывали тот сад, придавая ему литературное звучание, тогда ещё не многие. Автор «Энеиды» в их числе и сочинитель комедий из народного быта Гоголь-отец. Детство в Васильевке, юность в Нежине давали возможность владеть местным диалектом мовы в совершенстве. Только какова, как питательная среда для высокой литературы, для произведений гоголевского уровня, была мовная почва?

Язык ценится не за его благозвучие, а за гибкость, за возможность передавать тончайшие оттенки мысли, за богатство лексического фонда. Ни один язык мира такой возможностью изначально не обладает. Таковым из первичного материала делают его поколения мастеров слова, профессиональные литераторы. Язык, благодаря им, становится литературным и при распространении грамотности среди носителей первоосновы, возвращается в народ, становится в той или иной степени речевой и письменной нормой, при этом вновь принимая формы своеобразных диалектов не только в отдалённых друг от друга регионах, но и внутри одного урбанистического конгломерата: «язык» научных и университетских городков, «язык» рабочих окраин, «язык» аграрных территорий и т. д.

Литературным языком царства Романовых, затем всей империи был общерусский, ибо его создавали просветители собственно России (Великороссии) и Малороссии, понятийно включавшей до последнего времени и Белую Русь. Его назвали русским, ибо жители без исключения всех восточнославянских регионов называли себя русскими (рускими, руськими), а «малоросс» или «украинец», «белорус» означали то же, что и «сибиряк» («чалдон»), «помор», «москвич», «волжанин», отнюдь не национальность. На русском литературном своей эпохи писали современники Грозного царя, галичанин Иван Вишенский и князь Курбский, только первый использовал, не в пример московиту, немало польских слов, которые из века в век всё больше уводили разговорный язык Польской Украины от общерусской основы, превращая его в «украинский». Причём, происходило не приживание слов для понятий и предметов, отсутствующих у автохтонов, а замена старых, коренных, на «импортные», из языка новых хозяев. (На 90-е годы ХХ века в мове оказалось более 2000 слов польского происхождения, каждое почти второе общеупотребительное слово, а сейчас «дерусификация» привела к замене многих слов украинского языка, которые показались новым просветителям подозрительно «москальскими», на слова, в основном, из польского лексикона. Процесс успешно продолжается).

С XVII века киевляне, москвичи, половчане, жители других городов и весей обширной державы учатся литературной речи по единой для всего русского (руського, русского, если хотите) мира, разделённого государственными границами, «Грамматике» Мелетия Смотрицкого, просветителя из Малороссии. С того же времени, многократно усилившись после присоединения левобережья Днепра к России, уже хлынул с юга и запада в центр единой страны поток учёного люда, энергично начавшего вековое сотворение общерусского (русского) литературного языка на местной московской основе привнесёнными с окраин русского мира разнообразными, разнозвучными диалектами.

Здесь сошлись «языки» московских министерств-приказов, торговых рядов и ремесленных слобод с языками Поднепровья, Белой, Чёрной и даже Червеной Руси, а «на выходе» получилась литературная речь, озвучившая через печатный станок одинаковыми словами мысли и Ломоносова, и Григория Сковороды, далеко, как известно, не земляков. Это творение духа, очищаемое от полонизмов возвратом слов, сохранившихся вместе с запетыми ещё в древнем в Киеве былинами только в русских говорах Валдая, севера и востока страны, стало всё больше походить на общеупотребительный язык добатыевой Руси. Разумеется, с учётом эволюции. Больше, чем на краевые народные мовы постепенно отбираемых у польской короны земель. Наш современник, учёный, украинский филолог В. Русановский, подтверждает к крайнему неудовольствию земляков-«просвитовцев»: «Древнерусский язык далёк от специфики современных украинских говоров… словарь последних во всём существенном, что отличает его от великорусских говоров, образовался в позднейшее время». Далее учёный утверждает: современный русский язык (а «современен» он от Пушкина и Гоголя) более других, по «киевской родне», соответствует древнерусскому по своему словарю, грамматическому строю и общему характеру. Не принял современный русский (общерусский) литературный язык и те несколько сотен тюркских слов, что проникли в малороссийские говоры из половецкого поля, без основания вытеснив старо-русские. Например, «любимая» уступила место «коханой», а «матушка» стала «ненькой» и т. д. (Русь Московская заимствовала у татар, не считаясь с «игом», значительно меньше слов, в 3-5 раз меньше, тем не менее у москалей, утверждают «просвитовцы», «ментальность Орды»).

Скорее всего, молодой Гоголь хорошо, даже очень хорошо (смею утверждать, отлично), знал и общерусский литературный язык на той стадии развития, которую застал начинающий литератор из малороссийской провинции. Также полтавский говор, которому с лёгкой руки Котляревского и его эпигонов суждено было положить начало «окремому» украинскому литературному, мове. Но гений словесности отлично понимал (или верно предчувствовал), что у него под руками разный материал, разной степени качества, разнообразия форм, годности для того прозаического строения, что способен возвести на мировом литературном поле он, избранник Провидения. Оно выбирает гения из людской массы простым указанием перста, не считаясь ни с самолюбием отдельных личностей, ни с социальным положением, ни с заслугами предков – ни с чем не считаясь.

Если бы скульптор Фидий, осознающий своё предназначение, выбрал для возведения Парфенона известняк только потому, что этот не пригодный для монументального строения камень добывают сразу за околицей его родного селения, а вечный и вечно прекрасный мрамор – у соседей, то он лишил бы эстетического наслаждения сотню поколений человечества. Конечно, со временем известняк в естественном залегании превращается в мрамор, но Фидии, как и Гоголи, явление редкое, редчайшее. Для того, чтобы на мове возникла литература, равновеликая с признанными мировыми литературами, при всех её стартовых преимуществах (а они есть), необходимо время, соизмеримое с эпохой. Соглашусь с Виссарионом Белинским: «Не прихоть, не случайность заставили его писать по-русски, не по-малороссийски, но глубоко-разумная внутренняя причина, - чему лучшим доказательством может служить то, что на малороссийский язык нельзя перевести даже «Тараса Бульбу», не то что «Невского проспекта». Сам Тарас Шевченко приведенное мнение подтвердил, используя ридну мову только в стихах (к слову, в большинстве весьма слабых). В прозе своей, в письмах (этом самом интимном литературном жанре) Великий Кобзарь пользовался исключительно русским языком. Лучшее его произведение, достойное большого мастера, написанное на «языке оккупантов» прозаическое произведение «Прогулка с удовольствием…». С тех пор немало воды утекло, и «Тараса Бульбу» на мову, увы, переводят. Один из таких переводов вдохновил меня на отклик «Укролан и Людмила» (другое название «Незалежные особенности литературы переводной и оригинальной» - http://www.otechestvo.org.ua/main/200711/1001.htm ). А насчёт перевода на современную мову петербургских повестей Гоголя и романа, пьес, думаю, и сегодня Белинский прав. Только дело не столько в мове, сколько в «мовниках», отрабатывающих политический заказ, для чего достаточно быть «свидомым»; талантливым же переводчиком - не обязательно. Временем востребованы иные человеческие качества.

Так что же получается, Николай Василевич изменил «неньке-Украине»? Известно, Гоголь сам никак определить окончательно так и не смог, чего в нём больше, малороссийского или великорусского (над количеством «польского» не задумывался, не волновали его польские корни). Вообще этот вопрос не был для Гоголя терзающим душу. Кто бы из двух нацменов в нём не победил, по большой мерке он так и так в собственном сознании оставался русским (руський, говорили в Васильевке до того, как Полтавщина стала схидняцской провинцией Галичины). Для нацiонально свiдомих украÏнцiв этого достаточно, чтобы объявить земляка запроданцем, манкуртом, янычаром, попыхачём (?). Но… пока сдерживаются. Больно уж величина крупная. Мировая! Притом, всё чаще, вызывая лишь ленивые протесты москалей, называют автора «Миргорода» украинским(!) письменником-змушеним-писати-на-мовi-окупантiв. Слово получилась длинноватым, да ничего, вот минет 200-летие, сократят втихую, чему поможет и статья Андрея Окары, определившего Гоголевский уровень знаний русского языка. Какой он, Мыкола Васыльовыч, русский после такого приговора!

Я и мысли не допускаю, что москвич, хоть он и «украинского походження», подыграл «свидомым». Скорее всего он поддался вполне понятному желанию покладистого дитяти «разных» народов сделать приятное одним и другим. Ведь ласковое телятко двух маток сосёт. Не очень хорошее владение русским языком, «барочное» неумение сотворца русской (общерусской) современной литературы как бы подчёркивает его случайную, искусственную русскость, а значит – природное украинство (и только украинство потомка шляхтичей). Как это, должно быть, приятно услышать в очередной раз к югу от хутора Михайловского, в незалежных «хуторах»! С другой стороны, слышится при чтении той статьи желание утешить тех, у кого отнимают (ну, не всего, только часть!) Гоголя. Не велика, мол, потеря – неумелец, вроде не до конца признанного русской литературой «вторичного» Короленко (см. в той же статье). А чтобы утешить, приободрить московских полуземляков, им предлагается, в виде пассионарного намерения Андрея Окары, немедленную защиту русского языка в Полтаве. Благородно!

www.sokurow.narod.ru
[email protected]

Прим. В. Зыкова. Гоголя я читал. Сам :) Окару тоже. Правда, политические статьи, а не литературные. Вывод: не Окаре судить о языке, которым он сам владеет довольно посредственно. Не сравнивая уже Окару с Гоголем. За явным преимуществом последнего, как говорят спортивные комментаторы.

Ну и о самой нападке на Гоголя. Возможно, что она родилась от слов Пушкина. Расскажу подробнее. Когда-то давно я учился на подготовительном отделении ("рабфаке") ХАИ. Там в программе были школьные предметы, в том числе и литература. Поэтому приходилось читать классиков. Институтская библиотека была богатой, и однажды, когда мои однокурсники разобрали все экземпляры Пушкина (институт же всё-таки авиационный, а не литературный), мне в библиотеке предложили научное издание его сочинений, да ещё и 30-х годов. Увы, не вспомню ни названия, ни издательства, тогда меня больше самолёты интересовали.

Так вот, с наслаждением читал "Евгения Онегина" без адаптации для школьных учебников. Это - гораздо более яркие впечатления, чем от того кастрированного остатка для школ! Видимо, и правда не стоит включать в учебники постоянные отвлечения поэта на женские ножки, и уж тем более рисунки этих ножек на полях рукописи, но согласитесь, что поэма от этого многое теряет. Не говоря уж об остальных его фразах, которые говорят о великолепном чувстве юмора у автора.

Понравилось. Стал читать остальное. И среди прочего обнаружил такую фразу, приписываемую Пушкину (цитирую по памяти): "Этому хохлу ничего нельзя рассказывать. Сп...т, сука!" Из текста ясно, что будто бы Пушкин поделился с Гоголем задумкой "Мёртвых душ", а Гоголь эту задумку использовал сам...

Может, это и правда, не берусь судить. Может даже, в этом кроется разгадка сожжения второго тома. Но дело в том, что если бы идею "Мёртвых душ" украл не Гоголь, а я (или Окара), то "Мёртвые души" не получились бы...