Наша страна, смею заметить, испытывает один дефицит. Дефицит весьма выраженный, причём той субстанции, которую невозможно переоценить, — дефицит неподкупности. Ах, если бы вы знали, как порой неподкупный человек не нравится окружающим! Он весь какой-то не такой. С ним нелегко. Он выглядит, как параноик, у него есть сверхценная идея, с ним не договориться! Вообще! И даже уважаемым людям!
Ой, то ли дело наш обыкновенный, наш жизнелюбивый, наш компромиссный, наш входящий в положение Х! Вот с кем и супчику откушать, и по рюмочке пропустить, и анекдотов потравить. Вот кто поможет. Небезвозмедно, конечно, ну и ладно, главное, он способен найти выход из положения, наш добрый удобный друг Х!
Всем нам этот второй типаж знаком. С этим-то мы сталкивались многажды: в школах, в поликлиниках, в высшей школе, в паспортном столе, да и вообще всюду, где пересекаются интересы государства и его, государства, гражданина.
Но ныне мало кому и где удавалось лицезреть Неподкупного. А если уж и удалось, то воспоминания остались у большинства не самые тёплые. «Сам не живёт и другим не даёт» — вот что обычно говорят у нас о таких людях. У меня есть иллюстрация к этим двум типажам — два человека. Как ни удивительно, оба они занимали в разное время одну и ту же должность ректора в одном и том же медицинском ВУЗе.
Недавно в здании медицинского института, где я учился, прошло траурное мероприятие — панихида по многолетнему ректору. В последние годы он отошёл от дел и был консультантом. На церемонии звучали прочувствованные речи, исполненные искреннего горя. Я тоже его хорошо помню. Я учился в годы его ректорства. То были 90-е годы.
Тот ректор был невысокого роста, улыбчивый, краснолицый и седовласый. Демократ и добряк. Он здоровался за руку со всеми студентами, которых встречал по пути. Всем улыбался. Он не был клиницистом, он был биологом, в частности, автором учебника биологии для мединститутов. Конечно, учебник биологии для врачей — это вам не учебник биологии для биологов, это скорее аналог краткого курса философии для военных. Но не в этом была сила ректора, не в науке. Он был опытным и талантливым мастером выживания.
Институту в наследство от советской власти достались изрядные помещения и участки. В том числе и в центре Москвы. Первым там ушёл виварий и корпус, где была кафедра морфологии, — там, после ремонта, обосновалась коммерческая организация, было это в году 91-м или 92-м. Кафедру морфологии переместили, виварий же потерял актуальность. За все 90-е лабораторных животных я видел только единожды — белых мышей на иммунологии. В советскую же эпоху во время обучения студенты постоянно работали с животными. Животных потом просто стало нечем кормить, и практикумы подкорректировали. Но то не вина ректора — вся страна испытывала дефицит необходимого.
Затем, спустя год или чуть больше, над студенческим кафе возник бандитский боулинг. Почему можно точно сказать, что бандитский? Потому что я видел его держателей. Рожи и манеры не оставляли ни малейших в этом сомнений.
Потом пришла очередь учебных аудиторий. Одна из них, располагавшаяся на первом этаже огромного главного здания института, была отдана магазину «Вино-Водка». По идее, чтобы посетить это торговое заведение, вставленное в институт, и затариться, нужно было всего только выйти из одних дверей постройки и войти в другие. Но ушлые студенты делали по-другому: стучали в железную дверь внутри, и грузчики выносили всё, что было нужно. Дело доходило и до того, что работники процветавшего магазинчика отпускали товар в кредит, оставляя себе в залог зачётные книжки, студенческие билеты и даже учебники. В студенческом кафе сменился персонал. Появилась знаменитая «тётя Соня», великолепная синеносая тётка неопределённого возраста, отвечавшая на «Здрасьте» — «Ахипелаг ГУЛАГ» и славившаяся тем, что у неё можно было раздобыть стаканчики под спиртное и закуску по первой просьбе. Кафе гудело с утра до вечера. Было ощущение, что пьёт весь институт.
Охраны на входе не было. Или вообще не было, или был сильно пьющий пожилой мужчина, «дядя Витя», который практически весь день дрых у себя в будочке, и войти в храм науки мог любой, кто пожелает. Каждый вечер на первом этаже возникал стихийный наркопритон. Несколько «студентов» с именами (или кличками) Рачик, Ахмед и т.д. продавали героин. В принципе, они не особо-то и скрывались. В укромных местах там и тут можно было к концу дня наблюдать так называемых «втрескавшихся». Их можно было отличить по стеклянным глазам и плавным движениям. Из моих однокурсников с лечфака умерли, ещё во время обучения, двое. Гемотрансфузионными гепатитами заболели не менее двадцати человек, и это только те, кого я знаю лично.
По углам, особенно в 95– 96-м, можно было наблюдать не кучи, нет, горы мусора. Гардероб не работал принципиально. Общежитие — это особый разговор. Мы часто туда заходили в гости, к однокурсникам. По идее, это подчинявшееся ректорату подразделение превратилось в декорации к малобюджетному криминальному кино. Чудовищное обшарпанное здание, кишащее членистоногими, многоэтажное, но с редко работающим лифтом, также долгое время без охраны (испитые деклассированные элементы в камуфляже, на первом этаже, не в счёт), с притонами чуть ли не на каждом этаже, с постоянными пьянками, драками, поножовщиной и изнасилованиями, где студентов — ну, чуть больше половины, а часть населения — пожилые кавказцы, болгарские рабочие, судимые воронежские предприниматели, какие-то татарские юноши, работающие на базаре, и т.д. Водку, анашу, а то и чего покрепче желающие могли раздобыть, не особо затрудняясь.
Теперь о блатных студентах. Они были. Вернее даже, возникла целая каста «деканатских», они же «неприкасаемые». Их можно было наблюдать в коридорах и на скамеечках — с утра до вечера. Часть их были выходцы из южных республик, часть — дети московской медицинской, и не только, знати. Все они не особенно заморачивались учёбой. Но если уж они и получали зачёты, то никто этого не видел, как-то всё это происходило по-другому.
Преподавательский состав очень заметно расслоился. Учителя старой формации откровенно новое время не жаловали, требовали знаний немилосердно, ворчали тихонечко, кляли Ельцина, и было видно, как их время уходит. Процветали новые «преподы» — те хорошо одевались, приезжали на иномарках, вели политику чрезвычайно гибкую, что называется, «не обостряли». Среди студентов ходили слухи: «этот берёт сто баксов», «ни фига себе, а я за 50 у N. получила» и т.д. Часть из них знаниями надлежащими вовсе не обладала и тянула на проходимцев, благополучно вскоре исчезнув, часть же, безусловно, обладала, представляя собой этакий тип «учёного-бизнесмена» и обычно много разорялась по поводу «нового мышления в науке»
Я, безусловно, не считаю, что мягкосердечный ректор был злодеем. И похвальные речи над его гробом я не полагаю химически чистым лицемерием. Просто он жил как мог и давал жить другим. Всем — своим проректорам, своей деканатской клиентеле, даже студентам давал. Да и время было такое — не было вообще НИЧЕГО. Ах, цены б не было этому ректору, бывшему комсомольскому вожаку и партийному лидеру, останься СССР и прежнее финансирование! А что, себя он не обижал? Тому нет подтверждений. Его роскошная машина, похожая на лакированный микроавтобус, скорее всего, была казённая, да и не должны ректора ездить на трамваях. Время улыбчивого добродушного дядьки ушло, как и он сам. Покойся с миром — что еще можно сказать. Не факт, что какой-нибудь неподкупный фанатик на его месте вообще выжил бы — а с ним вместе и институт.
... Но относительно недавно я снова побывал в своей альма-матер. И только переступив порог, я заметил разительное отличие от эпохи 15-летней давности. Охрана, которая дотошно рассматривала мой пропуск! Чистота внутри! Гардероб работает! Вместо шаурмы, которую изготавливал немытыми руками какой-то довольно-таки грязный араб, на первом этаже — кафе. На втором — также стерильно чисто, кругом — экраны с бегущей строкой, цветы в кадках. Все абсолютно студенты соблюдают дресс-код, все в белых халатах.
Всё дело в новом ректоре. Также не клиницист, а физиолог. Выходец с медико-биологического факультета, кузницы научных кадров, которая и в самые жестокие годы осталась не тронута коррупционной грибницей, намертво заразившей лечебные кафедры.
Его я очень хорошо помню. Строгий, сухопарый, высокого роста, с плотно сжатым тонкогубым ртом, ни разу не игравший в популизм, а наоборот, «нагонявший страху».
Я как-то ему сдавал физиологию. Перепутал, помнится, баллистокардиограмму с эхокардиограммой. Реакция его была необыкновенной. Он, повернувшись, посмотрел на меня с плохо срываемой нелюбовью и сказал:
— Вы что, с ума сошли?
Или:
— Часть из вас заняла место студента потому и только потому, что вы живёте в Москве. Есть немало отличных ребят, которые хотели посвятить свою жизнь медицине и из которых вышли бы отличные врачи, но вы, бездельники, заняли их место. Я постараюсь исправить эту несправедливость.
Новый ректор параноидально честен и фанатично предан Асклепию. Это человек, по максимуму лишённый какого-либо соглашательства. Он начал с того, что произвёл изгнание преподов-мздоимцев, немилосердное и тотальное, невзирая на прежние заслуги.
Я бы и помыслить не мог, что такие люди ещё не полностью вымерли, если бы не знал его лично. Могу себе представить, как клянут его тихонечко те, кто за долгое время прежнего царствования нагрел себе тёплые местечки за плинтусами деканатов и проректорских приёмных!
Но опять-таки: время изменилось. Государство, забывшее о медицине напрочь, вспомнило о ней. И ему потребовались уже не мастера автономного выживания, а фанатики, и желательно неподкупные.
Целая система поблажек, скидок и льгот «для избранных» при новом ректоре зашаталась и обрушилась. Последнее его введение — это тотальное компьютерное тестирование на знания по физиологии. Как говорится, машину не проведёшь. Все попытки списывать фиксируются, пойманные подлежат отчислению. Относительно недавно было отчислено за попытку жульничать на тесте шесть студентов. Когда всеми правдами и неправдами протолкнуть восстановление не удалось, начался период «коллективных писем». Новому ректору пришлось отвечать — публично же.
Знаете, нельзя выйти из трясины и при этом всем угодить. И не только высшая школа наша в эту трясину ухнула, не только медицина, бери больше — вся страна. Во многом благодаря тому, что бесхребетные, воспитанные травоядной брежневской эпохой начальники всех уровней, себя не обижая и никому «зла не делая», медленно, но верно влекли, всем скопом, нашу Родину в это беспощадное болото.
Пример такого болота — и в Московской академии имени Маймонида, где после проверки экзаменационных работ по биологии автор этих строк лично определил процент списавших — 92 процента. И где автору этих строк пришлось ставить пятёрки там, где даже двойку нельзя ставить, а нужно не аттестовать, и только потому, что начальство настоятельно рекомендовало поступать именно таким образом.
Под соусом «демократии» и «новых практик высшей школы» некоторые вузовские начальники столько лет потакали просто воровству, просто жульничеству, что благодаря им мы получили, например, целое поколение обладателей медицинских дипломов, но не стяжателей жертвенного служения медицине. Да, есть и блестящие доктора, возросшие в ту эпоху, есть, но сколько раз все мы сталкивались с врачом-бездарем, с врачом-жуликом, с врачом-профаном, с купившим диплом человеком, который просто убьёт больного, оттого что плохо себе представляет, как именно функционирует человеческий организм.
И для того, чтобы закончилась эта разруха, эта зараза, для того, чтобы не из России в Германию ездили люди лечиться, а наоборот (что уже случалось в эпоху СССР, когда немцы ездили в Курган к академику Илизарову), нужен принципиально иной тип руководителя. Колючий, неудобный, бескомпромиссный и параноидально честный созидатель. Пусть неподкупность станет нашим самым главным достоинством.
© 2009 Технополис завтра
Перепечатка материалов приветствуется, при этом гиперссылка на статью или на главную страницу сайта "Технополис завтра" обязательна. Если же Ваши правила строже этих, пожалуйста, пользуйтесь при перепечатке Вашими же правилами.
