Артём Литовченко. Солженицын родился и умер Солженицыным

Александр Исаевич Солженицын, родившийся 11 декабря, настолько неприятная фигура, что и писать-то о нём не хочется. Но, с другой стороны, среди нынешних почитателей советской власти так много идиотов, которые выставляют Солженицына едва ли не американским шпионом и сотрудником Моссад, что впору спасать память о советской власти от таких почитателей.

Скажем так: писатель Солженицын был вполне достоин советской власти. Он с такой охотой принял и стал всячески развивать образ великомученика и мессии, что в результате ничего, кроме смеха и отвращения, у думающих людей не вызывал. Впрочем, не совсем так: поклонников у него было неисчислимое множество как среди дураков, так и среди умных людей.

Это неудивительно. Дураки полагали, что Солженицын – ниспровергатель тоталитаризма, борец и, как уже было сказано, мессия. Умные верили в его писательский талант. В каком-то смысле их можно понять: «Один день Ивана Денисовича» – это, несомненно, литература высокого класса. Знаете, такого рода, когда читаешь, не нравится, а всё равно понимаешь, что написано хорошо.

Да вот только не надо забывать о всеохватной редактуре самого Твардовского – а уж он-то писать умел. Впрочем, Твардовский и сам Солженицыным был восхищен, но только до «Ракового корпуса» и «В Круге первом», которые справедливо счел публицистикой, да еще и, мягко говоря, предвзятой. Таковыми являются все без исключения произведения Солжа после Ивана Денисовича – в том числе и прежде всего «Архипелаг Гулаг». Основную свою заповедь «Жить не по лжи» Солженицын никогда не соблюдал. Даже в литературно привлекательном «Иване Денисовиче» есть целый ряд сюжетных проколов – например, отмеченный умницей Шаламовым кот перед санчастью, которого всенепременно съели бы в настоящем концлагере.

Ну, а остальные книги Солженицына – это совершенно нечитабельная пафосная бредятина с невероятной претензией на значительность. «Глыбы», по выражению самого Солжа, а не книги: читаешь, будто работаешь в каменоломне, но не потому, что думать приходится много, а потому, что автор пишет как бульдозер. Солженицын почитал себя гением земли русской, по каковой причине стремился заменить в русском языке все иностранные слова – получалось не всегда, зато неизменно коряво. Добавьте к этому нескрываемое презрение к инородцам всех сортов (прежде всего, конечно, к евреям) и животный антикоммунизм – и вы получите точное описание его публицистических творений.

При этом Солженицын феноменальным образом пострадал от советской власти куда меньше, чем иные писатели-диссиденты. Она, власть, фактически сделала его сверхпопулярным – по глупости, конечно, не по добродушию. Но, оставаясь еще в Союзе, Солженицын и письма проникновенные Хрущёву писал, и у помощника его совета благостного испрашивал. На что совета? На публикацию, естественно. Мол, ежели считаете, что пиеска нехороша – немедленно завяжу с публикацией! И завязал, поскольку высокий чин почел пиеску весьма нехорошей.

Однако кто же вспоминал об этой близости с «элитой» после, в Штатах? Уж точно не Солженицын. По его версии, советский этап его жизни был полон лишений и выгоняний. Детство, мол, Сашенька провел в очередях, всюду-то он был чужим, на фронте его никто не понимал, четыре года он героизЬм проявлял, а его за антисталинские разговоры так и вовсе укатали в лагерь… Все это – сущее вранье, тем более странное, если учитывать вышеупомянутый главный лозунг Солженицына.

И в школе у Сашеньки жизнь была вполне – староста класса все-таки. И очереди, видать, были не сплошными – иначе с чего бы ему непредусмотрительно хвастаться: детство я провел в богослуженьях? И в университете-то будущий Исаевич Сталинскую стипендию получал – а она за одни лишь пятерки не присваивалась. Да и не за стенгазету, а за деятельное участие во всех комсомольских делах. И на фронте Солженицын (вот уж точная фамилия!) был только с 43-го года, и никакого героизма там не являл, а читал – по собственным свидетельствам – свежую периодику, хаял Красную Армию и готовился «сменить портрет с усами на портрет с усиками». Недаром о генерале Власове Солженицын отзывался с неизменной похвалой.

«Плацдармы и воронки», которые вспоминает Солж в своих книгах, существуют только в книгах – а на деле была масса «творений», которые он рассылал всюду. В редкие же времена ухода Солженицына в атаки все его писания набело переписывал грамотный солдат – такое у него было боевое задание.  А личный повар тем временем готовил «герою» обеды, ибо ни к чему Солженицын не был так внимателен, как ко вкусной и здоровой пище. Даже жене, регулярно приезжавшей – это на фронт-то! – искренности доставалось куда меньше, чем мясным блюдам.

А что до ареста сорок пятого года, так вернее всего, арест этот случился изощрением самого Александра Исаевича, столь сложным путем стремившегося покинуть фронт. Вы возмутитесь: да как же так, в лагерь – и сам? Ну, положим, сам он не предполагал такого срока – следователь просто-напросто раскрутил нехитрую литераторскую интрижку, и отреагировал. А в лагере Солженицын немедленно упрочил свое положение, став, судя по всему, банальным стукачом. Тому масса документальных подтверждений – попросту доносов господина Солженицына на «уголовников», от каковых он в каждом доносе требует себя оградить – подозревают, мол! Еще бы не подозревать, если даже доносы свои Солженицын просто-напросто сочинял – дабы потрафить начальству. А кроме документальных свидетельств есть и собственное признание – вспомните Ветрова. Это ничто иное, как стукаческий псевдоним Александра Исаевича.

И тут трудно не согласиться с Владимиром Войновичем – писателем хоть и заурядным, но человеком куда менее отвратительным: если можно понять, почему Ветров-Солженицын сразу же подписал согласие сотрудничать с органами (страшно, черт возьми, лагерь все-таки), то вот понять, почему он так назойливо хвастается этим в книге – совершенно не получается. А восторг по поводу учинения специально для него в лагере на Большой Калужской должности завпроизводством?! Естественно, когда бывший стукач стал писать громогласные приговоры создателям ГУЛАГа, многим, кто был осведомлен о деталях его биографии, это показалось как минимум лицемерием.

А Солженицын лицемерием не ограничивался: сидя в Штатах, активно громил конкурентов, уделяя немалую толику яда всем мало-мальски заметным советским неофициозным писателям. Кропал свои неудобочитаемые глыбы, наполненные в равной степени самодовольством, идиотизмом и презрением к инородцам. Обливал грязью Варлама Шаламова – писателя, не в пример Солжу, и славы не взыскующего, и стукачом не работавшего, и талантом обладающего невыразимо бОльшим, нежели наш глыбопроизводитель (но, однако же, инородца, инородца!). Писал невозможное, нечеловеческое «Красное колесо» (10 томов) и напыщенно-вранливые «Двести лет вместе», где даже пунктуация наполнена подтасовками. Ну, а как это сочеталось с призывом «жить не по лжи»  – это уж вам судить. Как и о моральных качествах человека, который, по собственному выражению, за правду и малых детей не пожалел бы.

Артём Литовченко, специально для интернет-издания «Глагол»