Ведущий научный сотрудник Института Дальнего Востока РАН
Родился в 1955 году в Москве. Заканчивал ИСАА при МГУ. Китаист в третьем поколении. Работал на радио, телевидении, в газете «Сегодня», журналах «Главная тема», «Профиль», «Апология» и др. На сайте «Однако» - редактор блогов читателей.
Соперничество в не соперничестве и есть самое искусное соперничество.
Тот, кто искусен в делах войны и держит в покорности мир, не захватывает города…
Он создает себе пространство, в котором нет противоборства, – и не более того.
Цзе Сюань. Военный канон в ста главах
Традиционная и самая распространенная ошибка прогнозирования в области социально-исторических наук – это экстраполяция имеющихся тенденций развития в рамках существующей общей системы отношений. При этом возможность слома или кардинального изменения этой самой системы (например, полного исчезновения каких-то ее компонентов или изменения законов ее функционирования) остается как бы за скобками. Об этом я писал в 1986 г. в диссертации, посвященной различным методикам прогнозирования международных отношений. Впрочем, тогда, в позднем СССР, предположить возможность полного исчезновения Советского Союза с карты мира было затруднительно не только по ментальным, но и по политическим соображениям… Поэтому прогноз развития советско-китайских отношений на период до 2000 г., присутствующий в диссертации в качестве приложения, получился несколько односторонним (что, однако, не слишком умаляет его действенность в отношении развития Китая – я недавно специально его перечитывал).
Сегодня утверждения о том, что мир находится в процессе своего кардинального изменения или, говоря более научным слогом, в точке бифуркации, стали чуть ли не общим местом. Меняется сама глобальная система отношений, начиная с геополитики и заканчивая геоэкономикой (которая, по мнению, например, известного российского философа А. Неклессы сегодня во все большей степени определяет модель мира). Однако при этом сама академическая наука в области международных отношений по большей части продолжает находиться в плену прежних представлений, парадигм и контекстов.
Вышесказанное на самом деле касается не столько российской, сколько американской академической науки (и американского политического и внешнеполитического эстеблишмента), и прежде всего этот подход проявляется по отношению к Китаю.
Китай рассматривается сегодня в США как ключевой игрок на международной арене, от отношения с которым зависит будущее всего мира. Именно американо-китайские отношения являются принципиальной проблемой современного мира и, по словам Госсекретаря США Джона Керри, сказанным в начале ноября 2014 г. накануне поездки Обамы в Пекин на саммит, именно они «будут определять образ XXI века». Ему вторит и советник по национальной безопасности Сьюзен Райс, которая после своего визита в Пекин в сентябре 2014 г. не перестает говорить и писать о том, что «большинство глобальных проблем XXI в. невозможно эффективно решить без совместной работы США и Китая».
И это не только признание того факта, что Китай является второй экономикой мира (по некоторым подсчетам – уже первой, по крайней мере в области производства). Это отражение господствующих сегодня в Вашингтоне представлений о том, что судьба США и мира в целом зависит в конечном счете от того, удастся ли наладить нормальные партнерские отношения с Китаем. США и Китай в конечном счете либо утонут вместе, либо вместе выплывут (а с ними – и большая часть остального мира). Либо две державы сумеют наладить отношения – и тогда все будет хорошо, либо не сумеют – и тогда выплывать будет трудно всем.
В этом есть своя логика, однако, как подчеркивают некоторые независимые исследователи, в ней есть один существенный недостаток – она предполагает, что страны, не принадлежащие к западному миру, как сегодня, так и в прошлом, могут выбрать лишь одну стратегию из двух: они могут либо ассимилироваться в существующий международный порядок, установленный в свое время, либо бросить ему вызов (такой взгляд касается не только Китая и России, но и других развивающихся держав). В результате китайская политика Вашингтона нацелена на всемерное поощрение первого варианта (насколько это возможно) при одновременной подготовке к тому, чтобы ограничить ущерб для США в случае, если Китай выберет вариант второй (то же самое относится и к России). Именно такая логика лежит в основе американской внешней политики ограничения Китая на протяжении последних двух десятилетий.
В статье, опубликованной в журнале «The National interest» еще в 2007 г., американские независимые исследователи Наазнин Барма, Эли Ратнер и Стивен Вебер подчеркивали, что такая «ментальная карта» (и основанные на ней академические теории) не соответствует действительности. Развивающиеся страны и, в частности, Китай, вероятнее всего, не будут ни бросать вызов, ни ассимилироваться в руководимый Соединенными Штатами мировой порядок, поскольку им не выгодны ни тот, ни другой вариант. Либеральная система в целом не соответствует интересам Китая, однако вступать в драку с богатейшей и самой мощной страной мира Пекину тоже невыгодно. И рассматривать Китай как страну, загнанную в угол и вынужденную выбирать между двумя одинаково непривлекательными вариантами, означает абсолютизировать существующие академические теории и, что еще хуже, неверно истолковывать поведение не только Китая, но и других развивающихся стран.
От себя добавлю также, что такое восприятие китайской стратегии в мире находится также в отрыве от китайских традиционных стратегических установок, восходящих еще ко временам «Сунь Цзы» и других военных трактатов древности, влияние которых на поведение как рядовых китайцев, так и руководства страны и сегодня остается значительным. В соответствии с древними военными канонами, всегда подчеркивавшими преимущество обходных маневров и умение побеждать, не вступая в открытую конфронтацию с соперником, Китай предпочитает «обходить» существующий международный порядок, выстраивая «мир без Запада». И вовлекая в этот мир все большее число развивающихся стран, которых не устраивает существующее положение вещей (а таковых, похоже, становится все больше).
К этому можно добавить и известную теорию «трех миров» Мао Цзэдуна и Дэн Сяопина, и сегодня являющуюся основой (при всех коррективах, связанных с изменением международной обстановки) китайских внешнеполитических концепций. В соответствии с ней Китай (в отличие от стран Запада) принадлежит к третьему миру – к развивающимся странам, причем является их естественным лидером. И нынешнее положение, при котором Китай, как любят подчеркивать в Пекине, является «локомотивом» мировой экономики, данную ситуацию не меняет, а лишь «развивает».
В этих условиях КНР, стараясь не допускать открытой конфронтации с США и западными странами, выстраивает свой собственный мир, параллельный существующему, мир, основанный не столько на геополитике, сколько на геоэкономике (как уже говорилось выше, именно она сегодня определяет развитие мира). И именно это диктует, на мой взгляд, основные параметры и шаги Пекина на мировой арене.
Однако прежде чем перейти к политике внешней, стоит сказать о политике внутренней. Дело в том, что самим своим существованием Китай доказывает всему миру возможность альтернативного западному пути развития, причем сразу по двум позициям – в области социально-политического строительства и в области непосредственно экономики.
Можно по-разному называть ту общественно-политическую модель, которая создана в современном Китае (социализм с китайской спецификой, госкапитализм, авторитарный режим и т.п.). Однако нельзя не признать, что эта модель, получившаяся путем реформирования, «осовременивания» существовавшей ранее так называемой «советской модели» с использованием собственно китайских традиций государственного и общественного строительства – принципиально отличается от сложившихся на Западе стереотипов.
В области политики за прошедшие с начала реформ Дэн Сяопина 35 лет при сохранении системы одной правящей партии (продолжающей называть себя коммунистической) удалось создать (в том числе методом проб и ошибок) достаточно стабильную структуру управления страной. Она не свободна от недостатков (наиболее серьезным из которых считается высокий уровень коррупции), но способна обеспечивать стабильность руководства, его сменяемость на регулярной основе, коллективность и даже демократичность (путем развития так называемой внутрипартийной демократии). При этом усилия руководителей КНР двух последних «созывов» или, другими словами, четвертого и пятого поколений направлены на ликвидацию неравенства в обществе (преодоление «трех разрывов» – между теми, кто разбогател в результате реформ, и теми, кто не смог этого сделать; между богатыми и бедными провинциями; между городом и деревней) и достижение не только всеобщей «средней зажиточности» («сяокан»), но и «социальной гармонии» («шэхуэй хэсэ»), провозглашенной в середине правления Ху Цзиньтао одной из основных целей внутриполитического развития страны. И нынешнее руководство Китая продолжает работу в этом направлении – именно на это, на мой взгляд, направлены в первую очередь решения ноябрьского Пленума ЦК 2013 года и весенней сессии ВСНП 2014 года.
Что же касается экономической составляющей того феномена, который именуется «китайским чудом», то здесь тоже прежде всего стоит подчеркнуть тот факт, что оно достигнуто вопреки сложившемуся в 90-е гг. стереотипу тех мер, которые необходимы, по мнению идеологов либерализма, для успешного перехода стран бывшего лагеря социализма или развивающихся стран в разряд «развитых», т.е. вопреки тому, что было тогда же названо «вашингтонским консенсусом», т.е. вопреки рекомендациям Международного валютного фонда и других подобных структур, которые (увы, не могу не отметить) продолжают и по сей день строго исполняться в России либеральным блоком правительства.
В отличие от России, в Китае (во многом благодаря усилиям непосредственно Дэн Сяопина, по праву считающегося «архитектором китайских реформ») предпочли, вопреки расхожему мнению, «опору на собственные силы». И даже, как пишет А. Салицкий в статье «Потенциал авторитаризма», в середине 1980-х отказались от гигантского кредита МБРР (200 млрд долларов), условия которого сужали экономический суверенитет страны и ее международную специализацию.
Успешный опыт реформ и экономического развития КНР, позволившего за 35 лет превратить страну в крупнейшую экономику мира и одновременно заметно поднять благосостояние населения (при всех различиях в конкретном уровне этого благосостояния), заставил экспертов в середине первого десятилетия нашего века, с легкой руки Джошуа Рамо, которому и принадлежит этот термин, заговорить о «пекинском консенсусе», идущем на смену «вашингтонскому». Мне тоже приходилось писать на эту тему, однако, на мой взгляд, наиболее полно суть того, что понимается под этим термином, изложена в многочисленных статьях А. Салицкого.
Много написано и о том, что китайский опыт уникален и с трудом может использоваться в других странах, в том числе вышеупомянутым автором, с которым я, при всем моем к нему уважении, в данном пункте позволю себе не согласиться. Да, некоторые моменты (наличие многочисленной китайской диаспоры в мире, своеобразная политическая ситуация на момент начала реформ, наличие большого количества дешевой рабочей силы, возможность использовать близость и опыт развития Гонконга и Тайваня, а также опыт существовавших до революции в Китае сеттльментов, пригодившийся в ходе создания так называемых «свободных зон») действительно являются уникальными. Однако в целом очень многие аспекты китайского опыта развития экономики, на мой взгляд, могут (и должны) использоваться в других странах, в том числе в России. И замечу, уже используются во многих странах Юго-Восточной Азии (например, во Вьетнаме).
Что в данном случае имеется в виду? Прежде всего, это стремление к всемерной локализации промышленного производства (в качестве одного из компонентов опоры на собственные силы). В КНР это формулировалось как создание «относительно целостной системы промышленности». В отличие от подавляющего большинства развивающихся стран, которые в глобальном разделении труда специализируются почти исключительно на трудоемких звеньях (для них это зачастую остается единственным способом внешнеэкономической специализации), Китай, участвуя в этих цепочках, старается замкнуть их на себя, упорно проводя политику повышения доли добавленной на территории страны стоимости в цене экспортных (и потребляемых в Китае импортных) товаров (сегодня по тому же пути пытается идти АСЕАН). И с началом нового века преимущественная специализация китайской промышленности на трудоемкой продукции (при сохраняющейся социальной важности массива малых сельских предприятий, образовавшихся в ходе крупномасштабной мануфактуризации деревни в годы реформ) постепенно уходит в прошлое.
Кроме того, комплексная промышленная структура в сочетании с масштабом хозяйства и внешней торговли, а также энергичной экспансией китайских корпораций за рубеж позволила избежать зависимого положения в мировом хозяйстве (другими словами, если зависимость от промышленно развитых стран и их ТНК и существует, то она является асимметричной). Не менее важно и то, что крупная промышленность КНР является мощным генератором платежеспособного спроса на разного рода новации, с одной стороны, и средством их массового тиражирования – с другой. Кстати, как подчеркивается в вышеупомянутой статье, с переходом на «постиндустриальный» этап разрыв в сфере услуг (в том числе информационных) преодолевается в более короткие сроки, чем отставание в промышленности.
Еще один важный момент – хотя Китай и является крупнейшим мировым изготовителем промышленной продукции, а также ее экспортером, его зависимость от экспорта на порядок ниже, чем у соседних стран (в том числе и в силу масштаба экономики). Китаю удается наращивать свое присутствие в мировой экономике одновременно с ослаблением зависимости от нее. В частности, несмотря на повышение курса юаня к доллару в 2005 – 2012 гг. на 30%, КНР тогда же значительно увеличила свой вес в мировой торговле, что говорит о том, что конкурентоспособность китайской промышленности опирается не только на ценовые, но и на другие факторы, включая системность и скоординированность местной промышленной структуры. Китайский опыт, как подчеркивается в той же статье, доказывает, что можно сочетать комплексную, полноотраслевую индустриализацию с использованием на внешнем рынке сравнительных преимуществ в целом ряде отраслей, т.е. сочетать Д. Рикардо и И. Фихте «в одном флаконе» гигантского хозяйства.
Еще одна важная черта китайского пути развития – очень большая доля накопления в ВВП страны и увлечение в первое десятилетие нынешнего века масштабными инфраструктурными проектами (строительство дорог, в том числе высокоскоростных железных дорог, строительство жилья и т.п.) После смены руководства в 2012 г. эта политика стала подвергаться критике, однако нельзя не признать, что она позволила несколько преодолеть разрывы в развитии различных регионов страны и консолидировала внутренний рынок (способствуя одновременно его росту и уменьшению зависимости от экспорта), позволила повысить мобильность рабочей силы и, выявив сравнительные преимущества регионов, оптимизировать размещение производительных сил, а также улучшить экологическую ситуацию на наиболее густонаселенных территориях.
Кроме того, в ходе этого строительства Китай, «заняв денег у населения», смог значительно увеличить «глубину» своей экономики, которая теперь качественно превосходит экономику сравнимых с ней по масштабам соседних крупных стран – Индии и Индонезии – по уровню «жесткой инфраструктуры», что дает КНР не только серьезный запас прочности, но и опыт воплощения в жизнь крупных инфраструктурных проектов, который сегодня используется для экспансии за рубеж (те же высокоскоростные железные дороги Китай строит уже по всему миру, включая Европу, поскольку обладает собственной технологией их дешевого и качественного строительства).
И, наконец, инфраструктурное строительство, как показал китайский опыт, может служить важным рычагом преодоления последствий кризисных явлений в хозяйстве, ликвидации «провалов рынка», стимулирования активности частного капитала и т.п., при условии подчинения финансового (банковского) сектора интересам развития реальной экономики, при сохранении (а еще лучше, удешевлении) доступного, в том числе долгосрочного, кредита.
Опыт функционирования финансового сектора в Китае, на мой взгляд, вообще является очень поучительным для России, особенно в свете последних событий. И прежде всего в том, что касается валютного регулирования.
Думаю, что любой китаист, заставший 90-е гг., особенно их первую половину – годы активного участия китайцев в скупке остатков советского наследия – так или иначе (в качестве переводчика или в качестве начинающего бизнесмена) принимал в этом процессе посильное участие. Эти люди помнят, что китайцам ничего нельзя было продать за валюту, поскольку для того, чтобы купить что-то за валюту (и обменять на нее юани), китайским бизнесменам необходимо было иметь соответствующее разрешение, которое тогда получить было практически невозможно – если хочешь что-нибудь продать в Китай, ты должен продавать за юани, покупая на них что-то внутри Китая (фактически бартер). Отсюда и существовавшее в те годы засилье в нашей стране дешевых и некачественных китайских товаров (качественные тогда в Китае производить еще не слишком умели).
Сегодня эти положения («гуйдин») уже не являются такими жесткими, однако для конвертации юаней в валюту, насколько я знаю, по-прежнему необходимо специальное разрешение (хотя бы на уровне провинциального Отдела по внешнеэкономической деятельности). И, в любом случае, для фирм необходимо наличие контракта, а для граждан – наличие документов, подтверждающих необходимость этой конвертации (виза, билет и т.д.). Понятно, что это не только пресекает возможность спекуляций на валютном рынке, но и, вкупе с жестким таможенным регулированием (всемерным поощрением экспорта и ограничением импорта – импортные пошлины на ряд товаров, в частности, на легковые автомобили, одно время были на уровне 100%), способствует развитию собственного производства. И, замечу, совсем не мешает Пекину становиться членом ВТО и интегрироваться в мировую экономику, сохраняя при этом финансовую самостоятельность (в отличие от тех стран, которые согласились на преждевременную полную конвертацию собственной валюты, закрепляющую их зависимое положение в мировой экономике и делающую их жертвами различных «кризисов» и финансовых схем). А теперь появилась возможность еще и строить собственную международную финансовую систему, основанную на превращении юаня в интернациональную валюту (соглашения о расширении сферы торговли за юани заключаются Пекином ежегодно со все большим числом самых разных стран, включая Великобританию – соглашение о постепенном переходе в расчетах с Великобританией на юани и фунты стерлингов и об открытии в Лондоне банковского центра юаневых расчетов было обнародовано в ходе визита Ли Кэцяна в Лондон в июне 2014 года). Кстати, Центробанк Китая непосредственно подчинен правительству.
Возвращаясь от внутренней политики к внешней (которая, как подчеркивал В.И. Ленин, является ее продолжением), начну, пожалуй, с самого широкомасштабного и столь же широко пропагандируемого нынешним поколением китайских руководителей проекта – «Новый шелковый путь». Это проект, который, наряду с «китайской мечтой», предназначенной не только для внутреннего употребления, но и для всего мира, является, по-видимому, главным направлением во внешнеполитической деятельности Пекина и продвигается на уровне высших китайских руководителей (в том числе лично Си Цзиньпином).
По поводу «Нового шелкового пути» написано уже много, однако суть его, на мой взгляд, в том, чтобы создать надежные альтернативы существующему сегодня морскому пути, связывающему Китай со всем остальным миром через проливы в Южно-Китайском море, уязвимость которых в случае серьезных международных конфликтов общеизвестна. И создавать эти альтернативные пути Пекин начал задолго до обнародования нынешнего проекта.
Начав с инвестиций в инфраструктуру внутри страны, Китай сегодня переходит к столь же масштабным инвестициям в инфраструктуру по всему миру, прежде всего в Евразии. И тратит на это – строительство дорог, как шоссейных, так и железных, портов, аэропортов, городской инфраструктуры, энергетических объектов – трубопроводов и т.д. – огромные средства (больше всех в мире). А помимо этого – модернизирует флот, переходя к созданию океанского флота, способного обеспечить присутствие Китая в любом уголке мира (эта задача была выдвинута еще прежним руководством в лице Ху Цзиньтао в Отчетном докладе на XVIII съезде КПК). Уже сегодня китайская группировка в Аденском заливе, как утверждают специалисты, является самой крупной. Задача – «оборона дальних морей» (как это формулируется в китайских документах) и постоянное сопровождение китайских торговых судов. Цель всего этого – обеспечить нынешнему Китаю надежную (и многоканальную) связь с остальным миром, способную функционировать даже в случае обострения конфликтов в мире и попыток США или кого-нибудь другого контролировать проливы и коммуникации на подступах к Китаю или где-то еще. И в этом плане важность для КНР России и центрально-азиатских стран – достаточно велика. Но не исключительна – не стоит обольщаться.
Упомяну некоторые из других звеньев этой стратегии по созданию обходных и альтернативных путей.
«Нить жемчуга» – система трубопроводов и опорных пунктов в Юго-Восточной Азии, призванная компенсировать вышеуказанные риски нарушения коммуникаций в Южно-Китайском море. Она включает в себя порты на морском побережье Бирмы (не менее пяти) плюс трубопроводы и шоссейные дороги от них в провинцию Юньнань на юге Китая.
Строительство крупного контейнерного порта в Читтагонге (Бангладеш).
Расширение и развитие глубоководного порта Гвадар в Пакистане (недалеко от Ирана), построенного в 2002 – 2005 гг. (открыт весной 2007 г.) при содействии Китая и находящегося в его управлении. По сведениям, здесь планируется также создать военно-морскую базу Китая.
Порт Хамбантота на южном побережье Шри-Ланки, построенный в 2010 г. и обошедшийся Китаю в 6 млрд долларов (чтобы заполучить его, китайцы также предоставили Шри-Ланке несколько больших кредитов). Планируется и создание военно-морской базы на Мальдивских островах (в противовес американской базе на острове Диего-Гарсиа).
Отдельно нужно отметить развитие отношений КНР с Непалом, где после революции 2008 г., приведшей к низложению проиндийски настроенного короля, к власти пришли коммунисты маоистского толка. Результатом стало формирование прокитайски настроенного правительства и начало строительства железной дороги через Тибет в Китай (на соединение с той, что уже проложена от восточных провинций Китая до Лхасы).
И, разумеется, казахстанская нефть, туркменский газ, афганская медь – все это (и многое другое, что может понадобиться мировой фабрике) соединяется нефтепроводами, автомобильными и железными дорогами не только через Синьцзян с самим Китаем, но и с тем же портом Гвадар в Пакистане. Планируется строительство газопровода из Ирана в Китай через территорию Туркменистана, Узбекистана и Казахстана. Еще один газопровод должен пройти из Ирана в Китай через Афганистан. Есть планы строительства нефтепровода из России в Индию через Китай. При этом все эти проекты предполагают создание «экономического пояса шелкового пути», т.е. развитие прилегающих территорий.
Не будем забывать и о планах развития так называемого Северного морского шелкового пути через российскую Арктику, а также трансазиатской магистрали по территории России, в которых Китай также намерен принять участие.
Это все – не просто дублирование и диверсификация коммуникаций на случай конфликта с США. Это реальное воссоздание сети древних торговых путей, связывавших Китай (производивший в то время, по некоторым подсчетам, до трети мирового валового продукта) с Европой и другими странами мира (Персия, Согдея, Египет и т.п.). Здесь же и персидский залив, и страны Африки, которые поставляют в Китай уголь и газ и которым за последние 10 лет КНР предоставила огромные кредиты на строительство инфраструктуры (по объему вложений в страны Африки с Китаем может отчасти конкурировать лишь Индия). А дальше – страны Латинской Америки, где присутствие Китая также ощущается все больше и больше. 23 декабря 2014 г. объявлено о начале очередной стройки века – трансокеанского канала в Никарагуа, который обойдется Китаю в 50 млрд долларов, но во многом заменит существующий сегодня Панамский канал, находящийся в собственности и под контролем США. Канал предполагается построить за 5 лет, он будет глубже и шире Панамского и в течение 50 лет после постройки будет находиться в концессии у китайцев…
Продолжение следует. Публикуется в сокращении. Полный текст статьи будет опубликован в журнале "Философские науки", 2015, №1.
Цзе Сюань. Военный канон в ста главах / пер. В.В. Малявина. – М.: Европа, 2011. С. 38, 170.
Эта небольшая работа жившего в середине XVII в. автора сравнительно недавно введена в научный оборот российским исследователем китайской философии и военной стратегии В.В. Малявиным и намного менее известна, чем классические трактаты Сунь У («Суньцзы»), У Ци («Уцзы») или Сунь Биня (см.: Китайская военная стратегия. – М.: АСТ, 2004). Однако, по мнению переводчика, «книга Цзе Сюаня представляет основные понятия и принципы китайского военного искусства в столь кристально четком, очищенном от исторических наслоений виде, что ее значение как памятника китайского мышления и культуры далеко выходит за рамки собственно китайской военной мысли».
Стенограмма Круглого стола «Утрата определенности: очертания посткризисного мира». Москва, 28 ноября 2014 года. – URL:
В настоящее время Китай является крупнейшим производителем и экспортером автомобилей, мобильных телефонов, бытовой техники, компьютеров, телекоммуникационного оборудования, строительных машин (экскаваторов и т.п.), LED-индикаторов, ветрогенераторного оборудования, судов, игрушек, обуви и т.д., причем по некоторым позициям (игрушки, обувь, ветрогенераторы, солнечные панели, бытовая техника) преимущество Китая является подавляющим (по игрушкам и обуви – порядка 90% мирового производства).
См. статью Наазнина Барма «Добро пожаловать в мир без Запада» в журнале «Национальный интерес» (, USA) за ноябрь 2014 г. – URL:
См. там же.
URL:
См., например, уже упомянутую книгу «Китайская военная стратегия» или: Харро фон Зенгер. Стратагемы: о китайском искусстве жить и выживать. – М.: Эксмо, 2004.
Согласно официальной версии, общее положение о делении мира на три части выдвинул Мао Цзэдун в феврале 1974 г. в беседе с президентом Замбии Каундой («По-моему, США и СССР образуют первый мир, промежуточные силы, например Япония, Европа и Канада, принадлежат ко второму миру. Мы же с вами относимся к третьему миру». Далее в составе третьего мира Мао перечислял Азию, за исключением Японии, всю Африку и Латинскую Америку (см.: Китайская народная республика в 1977 году; политика, экономика, идеология. – М.: Наука, 1979. С. 140 – 141; Жэньминь жибао. 1 ноября 1977 г.). Развернутый вариант «теории 3-х миров» чуть позже, в апреле 1974 г. был изложен Дэн Сяопином, незадолго до этого на короткое время вернувшимся в руководство КНР, на сессии Генеральной ассамблеи ООН в том же году. Однако можно с уверенностью сказать, что вклад Дэн Сяопина в развитие этой теории, основанной прежде всего на прагматических подходах премьера Чжоу Эньлая, является по крайней мере не меньшим. По воспоминаниям дочери Дэн Сяопина, последний, которому, несмотря на противодействие со стороны «четверки», поручили вместо плохо себя чувствовавшего Чжоу возглавить делегацию КНР на Генеральной ассамблее, лично принимал активное и непосредственное участие в написании своего доклада, который потом без изменений и дополнений был одобрен Мао и Политбюро.
Подробнее об этом см. в моих статьях. – URL: ; и др.
В Китае история руководства страной начинается с Мао Цзэдуна. Он (вместе с ветеранами революции) представляет собой «первое поколение китайских руководителей». Дэн Сяопин (вместе с теми, кто номинально руководил страной при нем – Ху Яобаном и Чжао Цзыяном) – второе. Цзян Цзэминь (и по сей день входящий в состав руководящих органов) вместе с премьерами Ли Пэном и Чжу Жунцзи – третье. Четвертое поколение – Ху Цзиньтао и премьер Вэнь Цзябао. Пятое, пришедшее к власти после XVIII съезда в ноябре 2012 г. и сессии ВСНП в марте 2013 – Си Цзиньпин и премьер Ли Кэцян.
URL: «Прежде всего бросается в глаза предложение об отмене хукоу (системы регистрации в домовых книгах, существовавшей в КНР с 1958 г. и являвшейся одним из основных способов контроля за населением, в том числе в области ограничения рождаемости) в небольших и средних городах, а также предложение о сохранении для сельских жителей, переехавших в города, программ пенсионного и медицинского страхования. Очевидно, что данные меры (если они будут одобрены весенней сессией ВСНП и оформлены как законы) должны способствовать смягчению социальной напряженности на местах. Так же, как разрешение на сдачу в залог прав на хозяйственный подряд на селе и использование земли под жилую застройку. Все это – серьезные послабления, которые должны коснуться не столько бизнеса, сколько рядовых граждан, причем в первую очередь крестьян».
См. URL:
URL: http://www.odnako.org/almanac/material/potencial-avtoritarizma/
См.: Виноградов А. Брендинг в эпоху фазового перехода // Отечественные записки. 2008. № 3.
См., например, вышеупомянутую статью на сайте «Однако», а также статьи на сайте «Перспективы», например, URL:
Переход Китая к «политике реформ и открытости» в конце 70-х гг. сопровождался резким усилением антисоветизма, вплоть до развязывания войны с Вьетнамом и активных усилий по формированию «единого фронта борьбы с советским гегемонизмом», что позволило Китаю во главе с Дэном представить себя западным странам не просто как союзника, а как авангард борьбы с Советским Союзом и благодаря этому получить от них и благословение реформам, и существенную помощь в их дальнейшем осуществлении. Переход к налаживанию нормальных отношений с «северным соседом» произошел лишь с началом перестройки в СССР и выполнением Советским Союзом знаменитых «трех предварительных условий» Дэн Сяпина (вывод войск из Афганистана, отвод войск от границы, прекращение поддержки Вьетнама). При этом последнее в Китае считается успехом именно китайской внешней политики.
URL:
Д. Рикардо, основоположник теории мировой торговли, доказывал эффективность международного разделения труда и необходимость специализации стран на основе их сравнительных преимуществ; И.Г. Фихте в труде «Замкнутое торговое государство» (1800) отстаивал преимущества хозяйственной автаркии.
В упомянутой статье приводится индийская шутка о том, что «в Индии строят то, что в Китае уже сносят».
См.: Виноградов А.О. Европейское наступление Пекина: стратегия или тактика? // Проблемы Дальнего Востока. 2014. № 5.
Кстати, не могу не заметить, что старый «шелковый путь» существовал и активно использовался Китаем для связи с Европой и другими странами вплоть до появления альтернативного ему морского пути и тоже представлял собой разветвленную сеть (как и нынешний – в том виде, как он видится китайскому руководству), а не просто дорогу из Китая в Европу. Подробнее см. небольшую, но крайне интересную книгу российского специалиста по экономической истории А.М. Петрова «Великий шелковый путь» (М., 1995).
Правда, пока российская сторона медлит и раскачивается, китайцы активно строят железные дороги и шоссе южнее, в обход РФ – см. монографию С.Л. Сазонова «Транспорт Китайской Народной Республики» (М.: ИДВ РАН, 2012).
См.: Петров А.М. Великий шелковый путь.
URL: http://expert.ru/2014/12/23/strojka-veka/?ny
© 2009 Технополис завтра
Перепечатка материалов приветствуется, при этом гиперссылка на статью или на главную страницу сайта "Технополис завтра" обязательна. Если же Ваши правила строже этих, пожалуйста, пользуйтесь при перепечатке Вашими же правилами.
