Япония откупается от чуда

Премьер Синдзо Абэ устроил кадровую чистку в Центробанке и провозгласил великую двухлетнюю программу ослабления национальной валюты и разгона инфляции. Ради этого денежная база Японии будет удвоена к весне 2015 года.

В результате японские товары на мировых рынках станут дешевле и, следовательно, конкурентоспособнее. Японцы, убедившись, что иены теряют ценность, перестанут их без толку копить и примутся инвестировать в перспективные проекты. И — о чем не говорится, но подразумевается – самый большой в мире госдолг, достигший не то 220%, не то 250% ВВП, станет потихоньку обесцениваться. В результате японская экономика вырвется из самого продолжительного в истории богатых стран застоя и пойдет в рост, как в прежние славные годы. Таковы надежды Абэ.

Строго говоря, не он первый такое придумал. Очень похожие накачки американского хозяйства деньгами уже пятый год устраивают президент Обама и шеф ФРС Бернанке. Однако масштабы этих накачек, отнесенные к размеру экономики, все-таки гораздо меньше. И отдача от них, выраженная в процентах роста, оказалась куда скромнее, чем ожидалось. А главное, протесты политических противников да и сама логика экономической жизни заставляют сейчас инициаторов этого курса понемножку его сворачивать. Так что назвать американский опыт примером, достойным подражания, можно только с большой натяжкой.

Японский финансовый эксперимент гораздо радикальнее американского. И в окружающем мире почти всех весьма раздражает. Особенно из-за ожиданий, что реки свежеизготовленных японских денег хлынут на мировые рынки и вздуют цены на сырье. Собственно, это уже происходит. Но ругают японцев пока вполголоса. Слишком уж давно и безнадежно они вязнут в застое. В их положении отчаянные жесты почти позволительны. К тому же, мало кто верит в их успех.

Впрочем, вспомним японское прошлое. Оно кое-что прояснит.

Хотя стагнация началась в 1990-м, Японию по инерции все еще воспринимают как страну, некогда потрясшую мир своим экономическим чудом. Но на самом деле, Япония – страна целых трех экономических чудес.

Первое чудо началось в 1860-е, после революции Мэйдзи, и продолжалось больше 40 лет, за которые Япония из экзотической, никем всерьез не принимаемой страны превратилась в среднеразвитую по тогдашним западным меркам державу.

В действительности, Япония середины XIX века была не так уж экзотична. В отличие от других неевропейских стран, в ней вовсю процветало предпринимательство, довольно хорошо уживавшееся с феодальными порядками. Надо было только "распечатать" эту закрывшуюся от всего света страну, открыть ее для западных технологий, а мировые рынки — открыть для ее товаров. Когда это произошло, эффект был взрывной, а масштабы чуда – ничуть не меньшие, чем у того, что было на нашей памяти.

Чудо № 2 имело место в 1930-е – начале 1940-х годов и известно довольно слабо из-за плохой репутации тогдашнего японского режима. Япония тогда снова закрылась от мирового хозяйства, но взамен создала внутри себя, а также в завоеванных Корее, Тайване и Манчжурии, огромный милитаризованный рынок. В годы, когда из-за Великой депрессии западные экономики падали, японский хозяйственный потенциал удвоился. Впрочем, военный разгром и разорение подвели под этим чудом черту.

А то, что японским чудом называется, так сказать, официально, началось примерно в середине 1950-х годов и продолжалось лет 35.

На пути от одного экономического чуда к другому Япония менялась — но еще сильнее менялся окружающий ее мир, и так получалось, что всепланетный ветер каждый раз дул в японские паруса. Открытие экономики Японии в XIX веке произошло, когда мировой рынок был относительно мирным, устойчивым и растущим. Закрытие японского рынка в начале 1930-х состоялось, когда политический климат на планете благоприятствовал завоеваниям и сколачиванию замкнутых сфер влияния. А в 1950-е возрождение экспорта началось, когда мировые рынки распахнулись для торговли как никогда широко.

В годы чуда 1950-х – 1980-х в пользу Японии работали не только трудолюбие и таланты ее обитателей, но и многочисленные пережитки феодальной старины, которые здесь сохранялись в неприкосновенности.

Заскорузлость рынка труда, с его знаменитым пожизненным наймом, искупалась трогательной верностью работников своим фирмам. Законсервированные в низкопроизводительном состоянии отрасли, работавшие на внутренний рынок, тесно между собой переплетались и служили надежным тылом для могучих передовых корпораций-экспортеров, шедших от победы к победы в международной конкурентной борьбе.

В те годы все, что, казалось бы, могло помешать росту, только помогало ему. Стремительный подъем, длившийся два поколения, создал атмосферу иллюзий и невероятных ожиданий. Собственных слабых сторон не замечали или принимали их за сильные. Всерьез верили, что Япония, которая и тогда в два раза уступала Соединенным Штатам, обязательно их обгонит и сделается мировым экономическим гегемоном. Планы всех суперкорпораций были нацелены на продолжение стремительного роста и, соответственно, на взятие под этот будущий рост огромных кредитов.

К концу 1980-х все признаки перегрева экономики были налицо: корпорации в долгах как в шелках, на рынке недвижимости – "пузырь" невероятной величины, кредитная задолженность рядовых граждан перешла все рамки разумного.

Крах, состоявшийся в начале 1990-х, был вполне стандартным крахом перегретой экономики. Разве что отличался особой тяжестью из-за предшествовавших ему чересчур завышенных ожиданий.

Зато нестандартными (и безуспешными) оказались многочисленные последующие попытки выйти из стагнации и вернуться к состоянию устойчивого роста. Японское правительство принялось в гигантских масштабах стимулировать экономику, ничего в ней не меняя, но беря огромные деньги взаймы и загоняя свою страну в долговой тупик.

Фирмы сохраняли пожизненную занятость, даже если им было абсолютно необходимо сократить штаты. А правительство загружало бессмысленными заказами строительный комплекс (чтобы поддержать занятость и спрос), выдавало безвозвратные кредиты безнадежно убыточным предприятиям и банкам (феодальная этика требует помогать любым лояльным партнерам, как бы плохи они ни были).

Фанатично аккуратный японский фермер медленно передвигается вдоль шеренги специально посаженных под уклоном деревьев, выявляя и удаляя плоды неправильной формы. В японской груше ценится не вкус сам по себе, но идеальная округлость. Так заведено с глубокой древности. Субсидирование этого трогательного и симпатичного промысла стоит общественных денег, а значит, замедляет экономический рост. Круглые груши несут душевную гармонию, и общество вполне может сделать выбор в пользу обычая их выращивать, а не в пользу хозяйственного роста. Но в девяностые и в нулевые годы японские власти субсидировали еще и множество других обычаев, гораздо менее симпатичных и куда более дорогостоящих, чем вышеупомянутый.

Японская экономика невероятно медленно избавлялась от нерентабельных предприятий. Оставался окостенелым рынок труда. Все отчетливее давало о себе знать старение населения (рождаемость в Японии – одна из самых низких в мире, и сегодняшний медианный возраст – 46 лет), а ввозить из-за границы рабочую силу, даже в умеренных количествах и тщательно отобранную, тут как-то не принято. В общем, капканы расставлены на каждом шагу, а правительство за 20 лет почти ничего не сделало, чтобы от них избавиться — этика не позволяет. Та самая этика, которая раньше толкала Японию вперед, теперь тянет ее в застой.

Хотя Япония по величине ВВП (считая его по паритету покупательной способности) передвинулась за эти годы со второго после Америки места в мире на четвертое, уступив сначала Китаю, а совсем недавно и Индии, это все еще могучая держава. Ее экономика, если считать по ППС, вдвое больше российской, а если по обменному курсу, то втрое. Здесь по-прежнему очень высокое качество жизни и чуть ли не самая большая на планете ее продолжительность (84 года). Ее торговля, пусть и сводимая в последние пару лет с дефицитом, по-прежнему огромна. Но, поскольку ни власти, ни общество не очень-то стремились что-то менять, страна десятками лет барахталась в той трясине, в которую ее столкнуло так неудачно завершившееся чудо.

Память о чуде висела камнем на шее. Вернуться в него было невозможно, а организовать жизнь как-то по-новому японцы в большинстве были не готовы. Кстати, они вовсе и не обязаны менять свои обычаи. Застой тоже может быть общественным выбором. Если, разумеется, дальнейшее продолжение прежней жизни вообще возможно. А это не совсем очевидно. Ресурсы на ее поддержание вовсе не являются неисчерпаемыми.

Но сейчас эта застойность проверяется на прочность новой, разгульной финансовой политикой японского правительства. Тут надо сразу сказать: любые манипуляции властей над финансами, даже и самые размашистые, так и останутся манипуляциями, если общество не придет в движение.

Не исключено, что снижение уровня жизни и прочие материальные потери, которые принесет обещанная инфляция, вызовут народный гнев, который заставит власть круто изменить курс. Может быть, даже изменит его к лучшему – заставит, к примеру, заняться не эмиссионными играми, а оздоровлением экономических отношений. А может, и наоборот — экономическое поведение рядовых людей и фирм начнет меняться само, если общество захватит мысль, что "дальше так жить нельзя".

Перемены только начинаются, и их траекторию пока не предскажешь. Но, похоже, затянувшаяся эпоха "постчудного" безвременья в Японии подходит к концу.