Будущее под запретом, или Новое о преодолении нетерпимости

Где уроки толерантности? Где, наконец, крупномасштабные программы по устранению бытового расизма? У нас, цивилизованных американцев, — говорят, — таких программ выше крыши. Мы с утра до ночи занимаемся преодолением в себе расовой нетерпимости. А у вас? Пройдёт один урок в одной школе раз в год -- и всего-то? Как можно в цивилизованном обществе быть таким нетерпимым? Ну, то есть, не проводить еженедельных уроков терпимости, не рассказывать круглые сутки, что все расы равны, и так далее? Да вы — тоталитарные дикари, одно слово.

Тут интересное дело: обвинение говорит об обвинителе гораздо больше, чем об обвиняемом. Подбежит к вам на улице человек и спросит: а что это ты не каешься в продаже водки малолетним? Совсем совесть потерял, мерзавец? И вы ведь очень подозрительно отнесётесь к словам этого человека.

Странно было бы вас спросить, почему это вы не организовали ни одного семинара по борьбе с чумой? Да ещё с добавкой: «Это что ж, чума вам нравится что ли»?

Странно было проводить на Мальте принудительные курсы выживания в условиях крайнего Севера. Странно было бы в Лондоне требовать обязательной сдачи экзаменов по защите от ядовитых змей. Просто потому что всё это не актуально в означенных местах.

Ровно так же американский правозащитник обвиняет не нас, а себя. Это ему нужны постоянные сеансы преодоления расизма. Просто потому что изначально, по своей культуре, он всё ещё расист, но осознал это и стал бороться с собой. В нашей же стране расизма не было изначально. И даже вялые его ростки были вычищены советской властью ещё в двадцатых. С тех пор нам просто не были нужны такие семинары — ибо проблема в сколь-либо значимых масштабах отсутствовала.

Это не мы истребляли индейцев, не мы торговали неграми, не у нас до конца шестидесятых существовали отдельные места в автобусах, на вокзалах и пляжах для белых и чёрных. Не у нас граждане неправильной расы не имели права на высшее образование вплоть до означенного конца шестидесятых.

Ровно как с правами женщин: феминизм странен для большинства из нас вовсе не потому что женщины всенародно считаются существами второго сорта, а потому, что мы уже сто лет живём в условиях равенства прав. У нас речь давно уже идёт не о правах, а как максимум о роля́х. Тоталитарная советская власть, как ни странно, в первую очередь устранила дискриминацию: национальную, половую и, что немаловажно, имущественную.

Не мы дикари, что у нас нет антирасистских уроков, а они -- потому что им эти уроки нужны. Мы же на протяжении века взирали на них — сейчас вдруг неожиданно начавших исправляться и почему-то страшно этим гордящихся, — как на извращенцев. И не потому что считали их изначально негодными людьми, а потому что у них допускалось кого-то таковым считать. Нас раздражало не их происхождение, а их набор убеждений. Никто не ненавидел белых, но все ненавидели запрещающих учиться чёрным.

Нам не нужна политкорректность в речах. Иностранцы удивляются, что у нас слово «негр» до сих пор не табуировано. Но нам не нужны эвфемизмы вида «афророссиянин» — у нас ведь слово «негр» никогда не было оскорбительным. Оно было оскорбительным у них, а у нас оно не более оскорбительно, чем «блондин» или «брюнет». Оскорбительные эпитеты для рас у нас, конечно, тоже есть, но они иные.

Их попытки приравнять свои эпитеты к нашим только подчёркивают их изначальную нетерпимость: они считают правильной только одну, свою культуру. То, что в других культурах может быть иначе, просто не рассматривается. Даже лучшие варианты считается худшими, если они не похожи на их вариант. Если слово «негр» вдруг стало ругательным в их языке, то весь мир срочно должен тоже объявить его ругательным в своих языках. Кто не объявил, тому позор.

Американцы считают вехой в преодолении расизма избрание негра президентом. Нам с этого смешно: у нас самый популярный лидер был грузином. И его национальность напрягала только малую часть совсем отмороженных граждан.

У нас считалось неприличным смеяться над происхождением человека. Причём -- искренне считалось. Мало кто переламывал себя, чтобы так не делать, — у большинства просто не возникало такой мысли. Да, пошутить про национальность могли, но на уровне беззлобного юмора. Кстати, именно это сохранило нам все анекдоты про национальности в рамках приличий: никто не воспринимал их как попытку дискриминации. Дискриминации в этих анекдотах было не более, чем в анекдотах, например, про боцманов. Даже до дискриминации прапорщиков эти анекдоты не дотягивали.

Не странно ли, что неожиданно возлюбившие равенство американцы до сих пор стараются игнорировать лишь один пример дискриминации, причём наиболее вопиющий -- дискриминацию имущественную? Вроде бы борьба за равные права в этой области началась в числе первых. Вроде бы именно тут были сделаны первые подвижки: отмена имущественного ценза на выборах, отмена юридической асимметрии и так далее? Но почему же тогда мы видим отдельные входы для богатых в аэропортах, хотя входов только для белых там нет? Почему сказать, что негр в любом случае сам виноват в своём негритянстве, нельзя, но говорить, что обездоленный в любом случае виноват сам, вполне можно? Почему нельзя считать негра заведомо ущербным из-за цвета кожи, но можно считать его же полным отстоем из-за мало количества у него денег?

Дело в том, что настоящее табу — это не упоминание цвета кожи, не упоминание пола. Табу — упоминание главного корня всех этих зол, краеугольного камня: неустранимого несовершенства экономического строя. Даже в научно-популярных фильмах, сколь угодно много прогнозов о будущем там бы ни выдвинули, сколь угодно много изменений в жизни людей бы ни напророчили, одна тема обходится стороной: экономические отношения. Научная и ненаучная фантастика сходятся в одном: прогресс неизбежен. Но подспудно вносится дополнение: везде, кроме как в области экономических отношений. Каждый нюанс ещё можно развить, но вот экономический строй достиг предела в своей основе. Он никогда не изменится. Об этом просто нельзя даже думать. В мире биотехнологий, роботов, космоса и чего угодно ещё -- всё равно непременно должен остаться текущий экономический строй. Всё равно у одних будет капитал, а других — только место на задворках. В чём угодно можно усомниться, но не в этом. В любой области можно мечтать и строить прогнозы. Кроме одной.

При этом «одна область» — отправная точка всех дискриминаций. Именно она обосновывает тезис, что некто сильный по определению гораздо правее, чем некто слабый. Раз можно, скопив капитал, подчинять себе других, то почему нельзя, например, просто приехать к "другим" с оружием, загнать их на корабли и отвезти к далёким берегам в рабство? Почему, если уж мужчина сильнее женщины, ему нельзя диктовать ей правила игры? Где этот чудесный разрыв непрерывности, отделяющий допустимое от недопустимого?

Борьба с расизмом и половой дискриминацией при сохранении дискриминации экономической — это лечение симптомов при запрете на упоминание о болезни. Это лишь декоративное оформление существующей суровой проблемы, которая никуда не исчезает, как её ни оформляй.

Неспроста всплеск нацизма на территории бывшего СССР произошёл строго в тот момент, когда заговорили о возможности восстановления у нас «некоторых элементов» капитализма. Именно в тот момент, когда было официально признано, что люди в принципе могут быть неравны иначе, кроме как по уровню их собственного развития; как только было сказано, что индивид может получить особые права на основании некоторых своих формальных признаков, -- сразу же воспоследовало неизбежное следствие: поводом для неравенства может быть что угодно.

Если милиционер, дипломат или генеральный секретарь наделены особыми правами, то на самом деле особыми правами наделена лишь их должность — в этом идея равенства. Человек на этой должности может поменяться и тем самым утратить права. Но людям на должности этого показалось мало. Хотелось, чтобы особыми правами наделялась не должность, а персоналия. Многие на эту идею купились -- по-видимому, надеясь, что этой персоналией будут именно они. И сразу же результат: персоналия обладает не только деньгами, а ещё цветом кожи, полом, происхождением. Не только первое может наделить личность особыми привилегиями, но и второе, и третье, и четвёртое, и стопиццотое. Можно это маскировать какой угодно политкорректностью, но в самой основе заложено: некоторые личности гораздо равнее других. Когда таковое делает разложившаяся компартия — это противоречие её же идее, но когда такое делается при капитализме — это, наоборот, следование главному капиталистическому принципу. Само собой, противоречащее принципу реализовать, не запалившись, куда как труднее, чем принципу следующее.

Политкорректность в данном случае — лишь высказанное из осторожности предложение: «Давайте будем чуть меньше этим козырять. Мы и так знаем, что негры — убогие, но давайте на публике такого не говорить, чтобы негры не злились, а работали на нас. Или хотя бы не стреляли в нас в подворотнях». Но чем ещё может заняться человек, который кроме это подворотни ничего не видел и не увидит? Как его ни называй, он будет заниматься разбоем. А внедрение эвфимизмов, оно — для самоуспокоения и, главное, для отвода глаз от причин происходящего.

В конце восьмидесятых и в девяностых те же американцы старались изо всех сил, чтобы у нас появился нацизм. Именно им в первую очередь был крайне выгоден наш отказ от советских ценностей и переход к западным. Именно они подначивали высших лиц республик вместе с капитализмом внедрить у себя и нацизм тоже — под видом «освобождения от диктатуры». Само собой, им изрядно помогли эти самые высшие лица, включая русских, но ведь и американцы тоже внесли лепту. Нацизм раздувался из "зарубежа", а не только силами местных элит. Силами, в том числе, американских «правозащитников». И теперь "зарубеж" нам предъявляет обвинения в том, чего у нас сто лет как не было, а появилось, в том числе, их стараниями. Причём появилось всё равно в гораздо меньших объёмах, чем было (и даже есть) у них.

Сразу возникает вопрос: а не мухлюют ли эти «правозащитники»? Почему они восторженно рукоплескали, когда у нас внедрялись предпосылки к тому, с чем они якобы борются? Кто из них высказался за сохранение общественного строя, не допускающего появления нацизма и даже устраняющего саму мысль о неравенстве людей?

Да никто. Ибо их цель — наше падение, а не какие-то там права людей, которых они втайне сами не терпят настолько, что не могут сдерживаться без регулярных семинаров по толерантности.