Кирилл Панкратов – доктор философии (Массачусетский технологический институт), автор более 20 статей по геофизике, динамике океана и других сложных систем, нескольких патентов и программных продуктов в области компьютерного видения и распознавания изображения, а также автор более 50 статей на общеполитические темы в Русском Журнале, журнале «The Exile» и других изданиях. Интернет-дневник: neznaika-nalune.livejoumal.com.
– Кирилл, в своей книге «America: Your Time is Up» («Америка: твое время кончилось») Вы пишете, что «Америке пора наконец честно взглянуть в зеркало. Большая часть мира видит охваченную самообманом, спотыкающуюся империю, полностью запутавшуюся в своей собственной лжи, терпящую крах в войне против слабо организованных и не слишком многочисленных повстанцев в Ираке, и тем не менее претендующую на то, что она может учить и проповедовать остальному миру «свободу и демократию»? Это уже даже не смешно наблюдать.» Такие выводы были сделаны в 2006-м – в период президентства Буша, и до потрясшего весь мир финансового кризиса, порожденного эгоистичной потребительской политикой США. А изменилось ли что-то с приходом Обамы на президентскую должность?
– Это, правда, не книга, а статья из «Экзайла», написанная в стиле этого скандального и эпатажного издания. Последнее не означает, что я отказываюсь от выводов, приведённых в цитате, но в другом издании я бы, наверное, выбрал для выводов несколько другие слова. Изменилось ли что-то с приходом Обамы? Да. Само избрание Обамы – свидетельство того, что империя стала давать трещину. Оно было бы невозможно, если бы политика предыдущей администрации не зашла в такой бесславный тупик.
Но это не значит, что Обама может полностью изменить ситуацию. Совокупное могущество США достигло пика около 2000-го года, и с тех пор значительно и необратимо уменьшалось – оно уже не вернётся к прежнему состоянию никогда. Но во всякой империи осознание того, что сила и безнаказанность империи исчерпываются, запаздывает по сравнению с началом сокращения имперских возможностей.
Пик имперского чванства, как правило, случается тогда, когда фундамент империи уже подгнил – но гниль пока еще в глубине, а потому практически не видна. Кризис, начавшийся в 2008 году, обнажил лишь некоторые слабые стороны современной Америки, то есть далеко не все. Очень заметные сигналы об истощении имперских возможностей, впрочем, были и до этого. Самым серьёзным шоком для меня был не финансовый кризис 2008 года, и даже не нападение на Ирак, а катастрофа в Новом Орлеане после урагана «Катрина». Тогда казалось, что власть и общество просто оцепенели в беспомощности. Прошла почти неделя после затопления Нового Орлеана, прежде, чем власти начали какие-то осмысленные действия. Причём это происходило не в отдалённом районе африканских джунглей, а в крупном современном городе, перед телекамерами и на глазах у всего мира. В 2000 году Путина обвиняли в том, что во время катастрофы «Курска» он катался на водных лыжах. Но то, что случилось в США в начале сентября 2005 года, было в сотни раз хуже. Тогда казалось, что вся страна собралась у телевизоров, все охали, причитали, разводили руками, и... ничего не делали. Не верилось, что такая реальность обрушилась на богатую и развитую страну.
Обама пришёл с программой довольно серьёзных реформ, которую с переменным успехом пытается проводить. Реформы оказались не такими радикальными и последовательными, как надеялись его поклонники и боялись его противники. У Обамы, как мне кажется, есть две очень большие стратегические проблемы. Во-первых, подход его администрации к решению проблемы заключается в значительной мере в том, чтобы закидать проблему деньгами, взятыми в долг – такое классическое кейнсианство. Иногда это оправдано, но в долгосрочном плане – всё более и более проблематично. Денег на всё не хватит, и через пять, и тем более через десять и двадцать лет – будет хватать всё меньше.
Вторая проблема – войны Америки. Не он их начал, но теперь это – его собственные войны. Стратегия Обамы состояла в том, чтобы быстро и с приемлемым результатом выйти из «плохой» войны – в Ираке, и сконцентрировать силы для победы в «хорошей» войне – в Афганистане. Сейчас, в середине 2010 года, можно наблюдать как сильно изменилась ситуация за два года (с лета – осени 2008 года) президентской кампании Обамы. Сейчас обе войны – «плохие». Он не может вывести войска из Ирака – там всё едва балансирует на грани нового резкого ухудшения, в то время, как в Афганистане всё просто трещит по швам.
Америка не распадётся на отдельные части, как это предрекают некоторые российские политологи, и не превратится в обнищавшую страну третьего мира. Но через 20-30 лет её вес в мире по всем параметрам будет намного меньше, чем в начале нынешнего тысячелетия.
– Наш соотечественник Виктор Фридман, уехавший в США ещё в 91-м году после окончания университета, в книге «11 сентября: вид на убийство», проанализировал противоречия официальной версии 9/11, а недавно издал еще одно произведение – «Социалистические Штаты Америки». Он утверждает, что «самое демократичное государство в мире» правильнее называть «одним из самых тоталитарных». Что Вы можете нам сказать на основе своего опыта, прожив с 1991 года в Массачусетсе в этой же системе?
– Я не разделяю конспирологическое объяснение трагедии 11 сентября, в том числе и предложенное Виктором Фридманом (его книгу я, правда, читал лишь отрывочно). Что касается социализма и тоталитарности: в Америке есть черты, которые можно назвать «тоталитарными», хотя для разных людей они будут разными.
Например, в США имеет место куда больший реальный контроль над СМИ, в особенности по отношению к окружающему миру, по сравнению с Россией, в которой, якобы, всё контролируется «путинским режимом». Спектр мнений, дозволенных иметь по отношению к России, Китаю, Израилю, Ирану, Венесуэле и т. д., в действительности более узок, чем в России по отношению к другим странам. Если ваше мнение выходит за пределы этих узких рамок, его практически наверняка не опубликует ни одно массовое издание.
Ещё в начале 90-х на меня произвело сильное впечатление, например, такое явление. Стоит тебе купить в магазине какую-то вещь по кредитной карточке, как тебя начинают заваливать каталогами и проспектами, а в последнее время е-мейлами, навязывающими тебе всё, что имеет малейшее отношение к покупке. Стоит разжалобиться и пожертвовать долларов пятьдесят, скажем, местным пожарникам, как на тебя набрасываются как стервятники, начинают названивать десятки других благотворительных организаций, будто у тебя на лбу написано: «лох, который легко даёт деньги». Выглядит это так, словно любое твоё действие отслеживается неким «большим братом», который пытается направить тебя по колее, в зависимости от твоей предыдущей истории. На самом деле это никакая не секретная полиция, а просто безликая, и часто очень тупая и топорная машина, направленная на выдаивания из тебя прибыли любыми доступными способами.
Но с другой стороны, у США есть очень сильные и прекрасные черты, работающие в сторону реальной свободы. Пожалуй, главное, что отличает американскую деловую и повседневную культуру от той, которая есть в России или на Украине – презумпция доверия к партнёру или просто человеку. Многие важные трансакции можно совершить просто с подписью и простым удостоверением личности (к примеру – водительскими правами). Что такое печати на документе, трудовая книжка, прописка или платёжка, в которой надо заполнять пятьдесят различных цифр, и попробуй ошибиться хоть в одной – американцы этого просто не знают и не понимают.
– В рецензии на книгу нашего общего френда по ЖЖ (П. Крупкин: «Россия и современность») Вы отмечаете, что не любите постмодернистскую болтологию. Павел же в своей книге утверждает, что Постмодерн захлебнулся и сейчас мы, хотя и не все, находимся на разных стадиях Модерна, или используя терминологию Крупкина – на стадии Современности. А Россия вообще стремительно катится в архаику. Так Крупкин оценивает ситуацию из Парижа. А как Вы ее оцениваете из Массачусетса?
– Я не согласен с оценкой Павла Крупкина, хотя в своей книге он сделал немало интересных наблюдений. Постмодерн (или Поздний Модерн в терминах Крупкина) не захлебнулся, а переживает трудности роста. В целом, упрощённо можно сказать что Модерн – это культурное проявление эпохи индустриализации и урбанизации, а Постмодерн – эпохи постиндустриальной экономики. Мир вовсе не возвращается от постиндустриальной в индустриальную эпоху, и Постмодерн не возвращается обратно к Модерну.
Что касается России или Украины – они не скатываются в архаику, но общество в этих странах становится более дифференцированным. Советское общество было гораздо более однородным, а нынешнее общество – намного более гетерогенным. У этого процесса есть и достоинства, и недостатки. С одной стороны, действительно был разрушен научный потенциал, размыт слой советской интеллигенции. С другой стороны, никогда в истории России и Украины не было такого количества людей (а их, по меньшей мере несколько миллионов), которые хорошо осведомлены об окружающем мире, понимают процессы, происходящие в нём, конкурентоспособны на мировом уровне и могут легко общаться между собой вне зависимости от места работы и проживания. Разве это архаика?
– По образованию Вы физик. А чем Вам приходится заниматься в Массачусетсе? Не подумываете ли о возвращении на Родину?
– Я уже давно ушёл из академической науки, почти пятнадцать лет назад. Моей специальностью, по которой я защитил Ph. D. в Массачусетском Технологическом Институте, была океанология – моделирование течений, вихрей, крупномасштабной океанской турбулентности. Я несколько разочаровался в самой науке, в её направлении: в основном за последние два десятилетия она стала ориентирована на модную тему «глобального потепления». В свете недавних «разоблачений», в частности утечек переписки учёных из Университета Восточной Англии, можно было бы покрасоваться и сказать, что я ушёл из науки потому, что не хотел участвовать в грязных политических играх и обмане.
Но это не так. Эти утечки не содержат свидетельств прямого обмана, на чём настаивают противники «глобального потепления». Вместе с тем скорость и неизбежность потепления, на чём многие стараются сделать карьеру, тоже не вполне доказана. Я ушёл из науки не потому, что там есть политические игры (они есть везде, это нормально), а потому, что наука превратилась в значительной мере в техническую работу: зачастую она сводится к оптимизации сотен коэффициентов в сложнейших компьютерных моделях. Мне это не очень интересно.
В последние 15 лет я работаю в хайтеке и в корпоративном Research & Development. В основном в области обработки изображений, распознавания образов, экспертных систем и автоматизации. Мне это нравится. Я работаю над очень интересными и практически значимыми задачами. Фундаментальное образование, полученное на физтехе и в MIT, позволяет мне практически в любой команде быстро обрести репутацию «математического гуру», обладающего уникальной и ценной квалификацией.
Хочу ли я вернуться в Россию? Однозначно, да. Мы с женой Жанной (кстати, тоже выпускница физтеха) давно строим планы по возвращению домой. У нас российское гражданство, мы сохраняем квартиру в Москве, бываем в России почти каждый год, стараемся держать в России свободные деньги. Получится ли у нас вернуться в Россию в ближайшие два-три года? Хотелось бы верить.
– По Вашему ЖЖ видно, что Вы пытаетесь найти ответы на сложные вопросы истории и культуры развития человечества. Скажите, а приходилось ли Вам сталкиваться с ревностным отношением гуманитариев к вмешательству физика в их сферу деятельности?
– Я не вижу сегодня острого конфликта между «физиками» и «лириками», во всяком случае реальные конфликты проходят в основном не по этому признаку. Хоть я и сам по образованию твёрдо принадлежу к лагерю «физиков», меня может в равной степени раздражать как «постмодернистская болтовня», исходящая от гуманитариев, так и попытки излишнего математического формализма для описания явлений, которые ещё плохо понятны на концептуальном уровне. Обилие сложных формул, с частными производными и тройными интегралами, может нередко прикрывать слабую содержательность работы, подобно тому, как продавец может запудривать вам мозги техническим жаргоном, чтобы всучить, к примеру, не очень качественный фотоаппарат. Всё большее число научных областей использует математический аппарат, и это хорошо. Но математическая сложность описания любого явления не должна отрываться от его фундаментального понимания, которое в целом можно объяснить словами. По мере того как мы лучше понимаем явление, его математическая модель может усложняться, в ней появятся новые параметры.
– Расскажите кратко о сути Вашей циклической теории развития истории и культуры.
– Около 10 лет назад я серьёзно увлёкся мировой историей, с той позиции, с которой физик мог бы увлечься ей – то есть не коллекцией многочисленных фактоидов и частностей (вовсе не умаляя важности этого), а исторической динамикой, попыткой найти внутренние ритмы и взаимосвязь, корреляцию по времени между различными компонентами общественной жизни – демографией, экономикой, военной силой, культурой и т. д. Одной из важнейших задач изучения долгосрочного исторического процесса является объяснение роста и распада государств, расцвета и упадка больших регионов. Можно ли объяснить или предсказать такие процессы? Какие компоненты лучше других работают в качестве подобных предикторов?
Сейчас я идеологически близок к направлению «клиодинамика» – группе исследователей, изучающих вышеупомянутые проблемы в основном из пост-советского пространства, работающих в разных странах мира, и проводящей ежегодные конференции и семинары в России.
В частности, я очень рад знакомству с Петром Турчиным, на мой взгляд, одним из самых ярких сегодняшних мыслителей в области макро-истории и макро-социологии. Именно он и является автором термина «клиодинамика», который сейчас попал в Википедию и используется другими исследователями. Пётр – сын знаменитого советского физика и диссидента Валентина Турчина (автора нескольких языков программирования и соавтора книги «Физики шутят»), к сожалению, скончавшегося в апреле этого года. Пётр Турчин пришёл в историю из естественных наук, и сейчас он – профессор в Коннектикутском Университете.
Мы познакомились через ЖЖ на почве интереса к исторической динамике, моделированию и выявлению внутренних ритмов мировой истории. Потом оказалось, что мы живём не очень далеко друг от друга. У нас сложились прекрасные отношения, мы дружим семьями и нередко бываем друг у друга в гостях.
В различных работах историков XX века было выявлено наличие своеобразных волн истории – периодов роста и расцвета империй и регионов, за которыми следовали периоды распада, внутренних смут, экономического упадка. Оказалось, что подобные такие периоды являются похожими для разных регионов, причем на протяжении тысяч лет, и период подобных циклов составляет обычно 200-250 лет. Турчин, уральский историк Нефёдов и другие «клиодинамисты» развивают модели, помогающие объяснить эти процессы.
Сейчас это направление (в частности, группа моделей под названием структурно-демографическая теория) постепенно складывается в парадигму, в собственную школу, по-моему, очень перспективную. В будущем оно может оказать такое же серьёзное влияние на развитие исторической науки, как, например, французская школа «Анналов» в середине прошлого века, или мир-системная школа последней четверти века.
Мой собственный анализ исторической динамики посвящён жизненному циклу цивилизаций, их взаимодействию, рождению и гибели, общим явлениям для разных цивилизаций. В этом смысле это развитие идей от Данилевского и Шпенглера до Тойнби, Хантингтона и даже Гумилёва. Но я сочетаю тысячелетнюю динамику цивилизаций с клиодинамическими ритмами, в рамках развивающейся структурно-демографической теории, с периодами в 150-250 лет.
Я обнаружил, в частности, парадоксальную закономерность, которая вызвала немалый интерес у моих читателей, в частности в ЖЖ. «Культурный расцвет» в обществе – это всегда хорошо, не так ли? Так вот, на самом деле в истории разных обществ период наибольших культурных достижений почти всегда приходился на эпоху затяжных кризисов и внутренних смут, или экономически застойную эпоху, которая непосредственно предшествует глубоким системным кризисам – я называю такие периоды «богемной эпохой», а саму полосу кризисов и смут – «бандитской эпохой». К примеру, «Золотой век» и «Серебряный век» русской литературы были именно такими «богемными эпохами», предшествовавшими системному кризису и великим потрясениям. Но ещё с древности: например, пик самых великих достижений древнегреческой литературы и философии пришёлся на вторую половину V и первую половину IV века до н. э. – от «богемной эпохи» позднего Перикла до «бандитской эпохи» долгой и братоубийственной Пелопоннесской войны и последующего заката греческой полисной демократии.
С другой стороны, хорошим предиктором долговечности режима (того, что он в ближайшие десятилетия не распадётся, не утонет во внутренних смутах и экономика будет расти), является военная состоятельность данного общества, точнее «воля к победе» – способность довести важный военный конфликт до победного конца, не считаясь с жертвами и затратами.
Это, опять же, неполиткорректный взгляд. Современный либеральный дискурс требует осуждения любого «милитаризма» и прославления «цветов культуры». Но макроисторическая статистика говорит о том, что предиктором затяжных кризисов и упадка является как раз «культурный расцвет», а вовсе не «милитаристский дух». Из этого не следует, что если государство будет искусственно накачивать милитаризм и угнетать проявления культуры, оно сможет отвратить кризис. Вышеупомянутое – это глубокие внутренние процессы в обществе, которые в основном неподконтрольны правительству. Искусственное нагнетание военных расходов может наоборот приблизить кризис, а вовсе не повышать естественную «волю к победе» общества.
Материал подготовил Сергей Сибиряков, win.ru
