Карантин – самый старый, исторически сложившийся, хотя и не слишком эффективный способ борьбы с инфекциями. Ни одну эпидемию не победили только карантины. На первом месте диагностика, прививки и комплексное лечение. Но пока лечить не умели, старались изолировать.
О «холерном сидении» Пушкина в Болдино мы уже . А о жестком карантине в Одессе, который ввел Дюк де Ришелье в начале XIX века, вы вряд ли что-то слышали. Поэтому рассказываю...
В первых числах августа 1812 года, вскоре после заключения мирного договора между Российской и Османской империями, когда возобновилась торговля между Турцией и Россией и масса кораблей ринулась в одесские порты, черноморский город постигла эпидемия холеры, к которой присоединилась чума. Как говорится, два в одном.
Первым тревогу забил одесский полицмейстер Мавромихали. Агенты донесли ему, что итальянская оперная труппа, гастролировавшая в Малой Азии (нынешняя Турция) и прибывшия с попутным кораблем, привезла в город бубонную чуму. Артисты умерли один за другим, а затем обнаружились и посторонние покойники. Например, дочка служанки, которая мыла полы в комнатах больных итальянцев.
15 августа 1812 года Ришелье дал секретное приказание медикам наблюдать за ходом чумной болезни. А 26 августа полицмейстер Мавромихали получил от герцога приказание созвать к нему всех врачей, чтобы окончательно решить, «какого свойства эпидемия». Врачи сказали, что дальше будет хуже и не ошиблись.
За первые три дня умерли 8 человек. За полмесяца 30. Прошел месяц, и наступил период, когда фиксировали по 20 смертей в день. Тогда Дюк де Ришелье объявил Одессу «в сомнительном положении» (наш вариант чрезвычайной ситуации). И постановил следующее:
- разделить город на пять частей, поручив каждую особому врачу;
- осмотреть тщательно все дома для отделения больных от здоровых;
- уменьшить общение между народом;
- очистить город от грязи в канавах, колодцах и пр.
В городской больнице был учрежден особый карантин для сомнительных лиц. По сути, хоспис. Туда забирали с характерными симптомами (горячка с пятнами) фактически для изоляции и содержания до смерти. Самые известные врачи Одессы Ризенко, Кирхнер, Пилькевич, Капелло (отец и сын) тоже заразились и умерли.
12 сентября Ришелье пришлось издать приказ, запрещающий нотариусам, маклерам и купеческим конторам заключать торговые сделки. А с 13 сентября город был окружен карантинною цепью с запретом выпускать оттуда любого и под любым предлогом.
К 16 ноября болезнь унесла уже 1 720 человек, но конца эпидемии не было видно. Тогда Ришелье решается на всеобщий карантин. Это были крайние, неслыханные до того карантинные меры. Он объявляет всю Забугскую часть Херсонской губернии по рекам Буг, Днестр, Кодыма и сухопутной части Подольской губернии полностью изолированной.
Останавливали всякого и отправляли в ближайшие карантины на 30-дневную обсервацию. Где народ часто помирал от голода и холода. Морское “сношение”, а также всякая рыбная ловля были запрещены. Все подвергшиеся болезни землянки, особенно наполнявшие Карантинную и Военную балки, сжигали.
Высшим классам разрешили выехать на поселение в пригородные хутора, находящиеся внутри оцепления, и объявили условия карантина: все собрания запрещены, все присутственные места и даже храмы Божьи закрыты. Из каждого дома было запрещено выходить кому бы то ни было. Этот строгий карантин начался 22 ноября и продолжался 46 дней.
За это время в Одессе, лишенной подвоза продовольствия и рыбы, начался голод. Люди ослабели и не выходили на улицы не потому, что боялись наказания, а потому что не было сил. Съестные припасы разносились по домам специальными работниками два раза в день в сопровождении офицера полиции и комиссара квартала. Но доставались они не всем. Мясо перед употреблением погружали в холодную воду, хлеб окуривали, а деньги получали в сосуде с уксусом.
Был фактически введен аналог жесткой карточной системы наподобие той, которая была в блокадном Ленинграде. За продукты надо было платить или их записывали в долг. Улучшенный спецпаек (!) полагался только занятым на государственной службе. Каждый человек, бывший официальным лицом, имел специальный билет на пропитание.
Все дома в городе обследовались один или два раза в день комиссарами кварталов, информация о состоянии каждого передавалась ежедневно генерал-губернатору. Как только становилось известно о новом случае болезни, пациента немедленно отправляли в больницу, а его родственники и соседи препровождались в места наблюдения, устроенные таким образом, чтобы предотвратить общение между ними и другими людьми.
Было холодно. Везде горели костры, которые считались средством дезинфекции. Состоятельные горожане сжигали там мебель и деревянные предметы быта. Бедные – чужую мебель и деревяшки.
Все внешние проявления дружбы были запрещены. Чиновники говорили друг с другом только на расстоянии. Получаемые письма дезинфицировались и доставлялись с помощью палки, расщепленной в одном конце.
По городу передвигались только патрули, одетые в кожаное высмоленное платье (для предотвращения заражения одежду смолили), в такие же рукавицы и маски с вытянутой носовой частью, куда клали тертый чеснок. Эти маски позаимствовали в Европе. Если кто-то думает, что карнавальные венецианские “длинноносы” – это просто прикол, то смею его разочаровать. Это защитные маски “чумщиков” и наблюдателей за соблюдением карантина.
При этом транспортное сообщение было сохранено. Автобусов и трамваев еще не было. В городе ходили три вида повозок: с белыми флагами (для здоровых); с красными (для больных) и с черными – для умерших.
Так называемые погребальщики, вооруженные длинными шестами с крючьями и арканами, выволакивали больных и трупы из жилья и клали их на черные телеги. Дезинфекцию в домах умерших проводили каторжники, закованные в кандалы, но одетые в такие же просмоленные одежды, как у погребальщиков. Подозреваю, что среди каторжников были злостные нарушители дисциплины и карантина. Иначе был “дезинфекторы” быстро закончились бы.
Врач, чтобы навестить больного чумой, надевал длинный, почти до земли, халат из накрахмаленного льна, длинные перчатки и высокие сапоги. Голову и лицо закрывала маска, пропитанная воском: на месте носа торчал вытянутый клюв, который заполняли пахучими веществами и травами.
Согласно другому правилу, пришедший к больному должен был держать в одной руке пылающий факел, в другой – «амбровое яблоко для нюханья», а в закрытом рту – какое-нибудь противоядие (например, чеснок). Помогало слабо. Как сказано выше, смертность среди докторов зашкаливала.
Самой большой проблемой для градоначальства стали крысы. Дело в том, что когда голод заставил съесть сначала домашнюю скотину, а затем, пардон, кошек и собак, единственным источником пищевого белка стали расплодившиеся крысы. Соблазн поймать и съесть их был велик. Но уже тогда медицина знала, что крысы разносили инфекции. В итоге выходила палка о двух концах: съел крысу – заразился, не съел – окочурился от голода.
Удивительно при этом поведение Дюка де Ришелье: не опасаясь заразы, он посещал чумных в больницах, участвовал в собраниях квартальных комиссаров, лично проверял границы карантина, чтобы убедиться в выполнении своих распоряжений, помогал голодающим продовольствием и одеждой из личных запасов.
Герцог также осуществил первую в истории России продразверстку. В конце осени 1812 года, получив доклад, что запасов больше нет, он принял решение конфисковать для нужд города пшеницу, находившуюся в частных дворянских поместьях. Неслыханная дерзость по тем временам.
К 31 декабря 1812 года в городе заболело чумой 4038 человек, умерло 2632. Одесса потеряла каждого 9-го своего жителя. Но эпидемия пошла на спад. В 1838 году по указу Николая I, впечатленного холерными эпидемиями в России, была учреждена государственная медаль «За прекращение чумы в Одессе». Золотыми и серебряными медалями награждались борцы с эпидемией 1812 года и трех последющих – вплоть до 1837 года (медики, военные, купцы, чиновники).
Дюк де Ришелье награды не дождался. В 1814 году он вернулся во Францию, став в 1815-м по предложению российского императора Александра I премьер-министром правительства Людовика XVIII (до 1821 года, с перерывом в 1818-1820 гг.). С 1816-го – член Французской академии, где занял место изгнанного из Франции бонапартиста Антуана Арно. Умер бездетным в 1822 году. Похоронен в церкви Сорбонны в Париже. О его роли в подавлении чумы в Одессе французы не вспоминают.
Продолжение будет.
© 2009 Технополис завтра
Перепечатка материалов приветствуется, при этом гиперссылка на статью или на главную страницу сайта "Технополис завтра" обязательна. Если же Ваши правила строже этих, пожалуйста, пользуйтесь при перепечатке Вашими же правилами.
