Яна Жданова: Femen больше не существует

На днях апелляционный суд Парижа снял с активистки Femen украинки Яны Ждановой обвинения в эксгибиоционизме. Напомним, что в 2014 году в музее Гревен Жданова провела топлесс-акцию «Кукла Пуду» в ходе которой при помощи осинового кола расправилась с восковым двойником Путина. В интервью «Апострофу» Яна Жданова, которая уже третий год живет в Париже, рассказала, почему судебная эпопея на самом деле еще не закончилась, что будет, если во Франции президентом станет женщина, и почему движение Femen прекратило существование.

Артур Гор: Яна, тот факт, что французский суд снял с вас обвинения в эксгибиоционизме за акцию с куклой Путина, считаете своей победой?

Яна Жданова: На самом деле ничего еще не закончено. Я действительно выиграла апелляцию, а буквально на днях мне позвонил мой адвокат, и сказал, что прокурор собирается подавать апелляцию в кассационный суд. Он не согласен с тем, что я не эксгибиционист, он хочет судиться дальше. Либо это его личная инициатива, либо это предвестие прихода к власти правых, ведь решение политическое и дело политическое, связанное с фигурой Путина, поэтому не хотят его так просто закрывать. Вроде бы я и выиграла, и закон на моей стороне, но прокурор хочет дальше судиться.

— Получается во Франции на Femen также оказывается давление?

— Здесь тоже «гайки» закручиваются. Когда живешь в Европе, то понимаешь, что свободы здесь не намного больше. Нет, конечно, больше чем в Украине, но тут как посмотреть. Во Франции просто законы работают в отличие от Украины. Тут ты можешь надеяться на какое-то честное правосудие, а если тебя осудят, то имея аргументы, хорошего юриста, и если закон на твоей стороне, то ты ничем не рискуешь. В Украине сами понимаете, как с этим обстоят дела, поэтому разница есть.

— А разница между проведением акций в Европе и Украине есть? Можете сравнить, как реагирует общество на Femen во Франции и у нас.

— Существенной разницы, кстати, нет. Когда мы приезжали из Украины во Францию или другие страны Европы делать акции, то все кричали: «Браво! Какие девочки молодцы». Когда в Украине мы делали акции, и приходили об этом новости во Францию, все тоже хлопали в ладоши, говорили как мы все правильно делаем, протестуем против диктатуры в России и Украине, они такие все борцы за свободу… Но когда мы приехали во Францию и начали делать то же самое здесь, то люди вдруг начали возмущаться и говорить: «что это тут происходит? Вы нам тут не нужны, у нас тут свои законы». Например, нас упрекали за акцию в Нотр-Дам де Пари. Но когда Pussy Riot сделали акцию в храме в Москве, французы очень сильно их поддерживали и возмущались, как так, что девушек посадили на 2 года за акцию в церкви. Когда то же самое сделали Femen во Франции, люди стали кричать, что это слишком священное место. Или реакция на спиливание креста в Киеве. Европейцы очень поддерживали эту акцию, говорили, что это акт демократии, проявление крайнего атеизма, это так круто, но когда в Ватикане я похищала младенца Иисуса из колыбели, меня закидали помидорами, сказали что слишком священное место, и зачем это я на святыню подняла руку. Фактически получается лицемерие: если это происходит где-то далеко, то европейцы поддерживают, ведь «мы такие демократы и за свободу слова, волеизъявления», а если все это происходит в нашей стране, то «чего это вы сюда приехали и трогаете святое?» А люди, которые выражают поддержку правым силам так и говорят: «чего это вы понаехали, валите в свою Украину».

— А прямые угрозы поступали?

— Конечно. У нас был дом Femen в Париже. На протяжении двух лет это был офис и тренинговый центр, и место жительства — все в одном. У нас там, на калитке писали: «мы идем вас убивать грязные шлюхи». Присылали письма с угрозами. К нам даже приходила полиция и спрашивала все ли у нас нормально, не преследуют ли нас. Больных на голову хватает везде, и это не зависит от национальности. Как в Украине против нас было много агрессии, так и здесь не без нее.

— Яна, кстати в Украине о Femen сейчас практически не слышно. Новых громких акций нет. Почему так? Движение решило сосредоточиться на Европе?

— Femen уже не существует. С 2015 года это все уже закончилось. Все разошлись как в море корабли. Команды, которая была раньше, уже нет.

— Как нет? Пусть не в Украине, но в мире же какие-то акции Femen проходят. Или это не ваши девочки?

— Происходит черт знает что. Каждый имитирует какую-то деятельность: в Испании, во Франции, даже в Украине осталось пару девочек под предводительством Анны Гуцол. Что-то они время от времени выстреливают, проводят акции… Но такое: сидели-сидели, а потом вдруг подумали, а не пойти ли нам что-то сделать? Системы и того концепта, который был изначально, когда мы ежедневно без выходных и каникул работали на благо нашей идеи, это все закончилось. Мы переехали во Францию, еще года два Femen просуществовал, а потом все начало трещать по швам и разваливаться. Например, я даже не знаю, кто во Франции сейчас занимается сайтом, кто ведет страницу в Facebook. Они там пишут какие-то длинные тексты, которые вообще не связаны с нашей деятельностью. Единственное, что их связывает с тем Femen, который все знают, это то, что они протестуют топлесс и пишут на груди слоган. Но люди совершенно не понимают, что они делают. Они думают, что если девочка разделась, написала на груди слоган, то это уже сексуально и это femen-стайл. Но я как активистка Femen, один из самых активных ее участников и основоположников секстремизма, не понимаю, что они там делают. Я не хочу публичных скандалов, но мне это все неприятно.

— Получается, что европейские акции Femen уже не имеют ничего общего с аутентичным украинским движением?

— Можно, конечно, называть такие акции деятельностью Femen, но я как человек, который еще с Украины привык протестовать в образе Femen, не могу их так назвать. Людей, которые формировали стиль протеста Femen всего пять-шесть человек и все украинки. Когда к нам присоединились европейки, мы были этому очень рады, всех приняли в свои ряды, но эти девочки оставили уже деятельность Femen и не протестуют. Кто пришел сейчас, что это за девочки и что они там делают, по какой причине я не знаю. Сейчас Femen — это больше не организация, а стиль протеста. Тот стиль, который мы создавали на протяжении всего существования нашей организации, просто заимствуют. Люди используют свое тело в арте, политической борьбе как способ выразить свою политическую позицию.

— Если движение Femen распалось, почему это произошло?

— Не поделили деньги и власть (смеется). Девочки, которые участвовали в акциях, были реальными активистками. Никто не занимался самопиаром или продвижением собственного лица. Когда же у нас появились самопровозглашенные лидеры, с тех пор и начался распад организации. Некоторые девочки просто позволили себе заявлять, что они лидеры части организации, а потом уже и целой организации. Это было началом конца. Несмотря на то, что мы всегда повторяли, что мы не классическая феминистическая организация, что мы нечто новое, что мы либеральные, и подчеркивали свой демократизм, тем не менее, закончили мы так же, как все классические женские феминистические организации: все перессорились, не поделили власть и влияние, начали говорить «а мы круче», «нет, я круче, я лидер».

— Не думали трансформировать движение Femen политическую партию?

— Конечно, мы об этом думали, особенно в начале нашей деятельности в Украине. Мы хотели создавать политическую партию, но вы же знаете, что политика — это всегда грязь и определенные правила игры. Если ты играешь по ним, то ты проходишь в парламент, областные советы, а если ты против системы, она тебя просто выплюнет обратно. Здесь нужно пойти либо на компромисс с самим собой, переступить через свои принципы и сделать вид, что ты часть этой системы, либо просто больше не заниматься этим, а заниматься чем-то другим. Например, активную позицию можно трансформировать в арт. Можно стать режиссером. Очень много способов ее выразить. Я считаю, что артисты, режиссеры, журналисты, интеллектуальная элита, делают гораздо больше для формирования политики и общественного мнения, чем те товарищи, которые сидят в парламенте.

— То есть можно говорить, что Яна Жданова займется другими формами протеста против системы?

— Тема женщины меня всегда интересовала и будет интересовать, просто я не хочу, чтобы меня ассоциировали с людьми, которые сейчас называются Femen. Я бы никогда в жизни не пришла в организацию, которая называлась Femen и выглядела так, как она выглядит сейчас. Я не стала бы делать ни одной акции и фотографии. Это совершенно что-то чудовищно изменившееся, и не в лучшую сторону. Я надеюсь использовать свой опыт, чтобы производить более универсальный и другой продукт.

— Почему вы говорите, что сейчас с Femen все так «чудовищно»? Появились идеологические разногласия?

— В первую очередь даже визуальные. Мы никогда не скрывали, что мы сексисты в отношении протеста. Мы не против того, чтобы использовать разные женские тела в протесте, но если это касается определенной темы. У нас все же был некий отбор девочек. Акции делали девочки, которых не стыдно раздеть. Мы использовали женскую сексуальность. Под сексуальностью мы понимаем привлекательность для противоположного пола. Любого мужчину, если спросить что сексуально, а что нет, он очень прямо и банально ответит. Но когда женской сексуальностью начали называть просто голое тело, это не одно и то же. Можно быть одетой, но при этом быть гораздо сексуальнее, чем человек, который обнажился, а хотелось бы, чтобы он не делал этого. Может это звучит жестоко, и не с точки зрения классического феминизма, но то, что мы называли Femen — это была идея радикальной борьбы с системой с помощью женской сексуальности, ведь у женщин кроме сексуальности особо ничего и нет. Этот главный капитал, который существует у женщины, мы пытались трансформировать в борьбу с системой. Мы использовали это как политический инструмент. Это было нечто новое, интересное и это, наверное, нас и прославило. У нас была идея и обертка у этой идеи. Как ни крути, люди все равно в первую очередь обращают внимание на образ, а потом пытаются вникнуть в суть. А сейчас девочки просто скрестили Femen и классический феминизм, и получился такой гибрид. Это тоже имеет право на существование, но это уже не Femen. Это тот случай, чем Femen не является как раз.

— Вы сказали, что у вас был некий отбор девушек. А как он проходил?

— У нас не было такого прямо кастинга. Просто приходит девочка, она хочет участвовать в акции и она участвует в акции. Без проблем. Но это рискованно, тебя могут и побить в процессе акции, арестовать или надолго посадить в тюрьму и завести уголовное дело. У меня, например, уголовные дела во Франции, Италии, Украине, Турции и куча административных дел во всех странах, где мы протестовали. В Украине на всех активисток Femen были уголовные дела. Эта деятельность, которая граничит с опасностью не только для свободы и репутации, но даже для жизни. Далеко не каждый человек может себе позволить продолжать это. Не каждый наберется смелости и мотивации. Поэтому отсеивание происходило само собой. Но, конечно же, звали мы на акции девочек, которые более соответствуют образу Femen.

— Скоро во Франции президентские выборы. По вашему мнению, лидер Национального фронта Марин Ле Пен имеет шансы на победу?

— Имеет, и большие. Она выйдет, как минимум, во второй тур. Но у правых слишком радикальная программа, поэтому все-таки надежда на то, что она не станет президентом, у меня есть. У нее очень большая поддержка во Франции. Я была в маленьких селах, люди на юге Франции за нее.

— Если она победит, это будет катастрофой для людей с такими свободными и либеральными взглядами как у вас?

— Это будет иметь свои последствия. Но во Франции, как и в США, все не зависит только лишь от одного человека. Это не Россия, где один человек или парочка гэбэшников все решают. Есть политическая элита, традиции, поэтому приход к власти одного человека не должен перевернуть с ног на голову всю систему. Но если радикально правый человек придет к власти, то это будет сигнализировать о том, что общество этого хочет, настроено соответствующим образом и готово поддержать праворадикальные идеи.

— О возвращении в Украину вы думали?

— Когда-нибудь может быть… Если я буду понимать, каким образом я могу организовать свою жизнь, чтобы вернуться, в плане того, что я могу сделать для Украины, то я вернусь. Но мне кажется, что даже сейчас я могу для страны сделать гораздо больше из Франции, чем вернувшись в Украину.

— С родственниками из родной Макеевки общаетесь? Что чувствуете, когда они рассказывают вам о жизни в фейковых республиках?

— С родными обязательно общаюсь, с друзьями детства. Мы переписываемся. Но меня могут понять, наверное, только люди, которые сами с оккупированных городов. Когда ты разговариваешь по скайпу с мамой, и слышишь через скайп как летит ракета, но ты ничего не можешь поделать, и это ужасно. Хоть 25 акций сделай, хоть подожги посольство, это ничего не поменяет. Ракеты не перестанут от этого летать.

— Планируете новые акции в Европе?

— Самая моя главная долгоиграющая акция — это судебный процесс, поэтому работы хватает, чтобы утвердить право женщин использовать свое тело как инструмент протеста, и не называться при этом «эксгибиционисткой».