Шестьдесят восемь лет прошло с начала Великой Отечественной войны. Многие из людей, живущих сегодня, поглощённые повседневными заботами о поиске куска хлеба, об оплате за т.н. коммунальные услуги, о покупке хоть какой-нибудь одежонки, с трудом представляют себе, как неимоверно трудно было тогда выжить простому человеку, да и всей стране в целом. Выжить и остаться человеком. Тем, кто сегодня опустил руки, кто уповает разве что на чудо, кто, разочаровавшись и разуверившись во всём, сдался на милость обстоятельств, хочу привести один эпизод первых дней войны.
Лето сорок первого года, немцы наступают по Украине. Советские войска с боями отходят. Много военнослужащих по тем или иным причинам оказалось во вражеском плену.
Внизу, возле дороги, на успевшей местами пожухнуть траве, сидела вразброс группа красноармейцев. Их было не меньше трёхсот человек. Раненых почти не видно. Охраняли пленных четверо жандармов. Жандармы расположились в жиденькой тени единственной сливы. На пленных они не обращали внимания. Тимофей (попавший в плен раненый советский пограничник) почувствовал, как первоначальное изумление от такого количества пленных бойцов Красной армии быстро переросло в гнев, а потом сменилось презрением. Может быть, у них не осталось офицеров? Но нет, вон парень сидит в приметной гимнастёрке (индпошив; добротный, с едва уловимым красноватым налётом коверкот), фасон чуть стилизован – и сразу смотрится иначе, за километр видно, что не "хебе", вон ещё, и ещё сразу двое. У одного даже шпала в петлицах. Комбат. Как они могли сдаться: столько бойцов, столько офицеров. Тимофей даже не пытался бороться с нахлынувшим презрением, и был не прав.
Он судил их субъективно; судил с точки зрения солдата, который уже убивал врагов, видел, как они падали под его пулями; падали — и больше не вставали. Плен для него был только эпизодом, интервалом между схватками. Он знал: пройдёт час, день, три дня — и опять враги будут падать под его пулями. Он знал уже, как их побеждать.
А эти не знали. Им не пришлось. Их подняли на рассвете — обычная боевая тревога, сколько уж было таких: вырвут прямо из постели — и с ходу марш-бросок с полной выкладкой на полста километров, да всё по горам да колдобинам лесных дорог; сколько уж так случалось, но на этот раз слух пошел: война. Действительно, стрельба вдалеке, "юнкерсы" прошли стороной в направлении города. Только мало ли что бывает, сразу ведь в такое поверить не просто. Может, провокация.
Они не протопали и трех километров, как их окружили танки. Настоящего боя не получилось. Роты бросились в кюветы, но танки стали бить вдоль дороги из пулемётов и осколочными. Уже через минуту половины батальона не стало. Все вместе они не успели убить ни одного врага.
Их унизили столь внезапным и лёгким поражением. Сейчас в их сознании за каждым конвоиром стояла вся гитлеровская армия. Каждый был силён, ловок и неуязвим. Каждый мог поднять винтовку и убить любого из них: просто так убить, из прихоти, потому что он сильнее, потому что он может это сделать.
Впрочем, побыв среди них недолго, уже через какой-нибудь час Тимофей понял свою неправоту. Да, в плен их взяли; но сломать не смогли, даже согнуть не смогли. Им надо было очнуться от шока, прийти в себя — и только. И тогда они докажут, что не перестали быть красноармейцами, и не понадобится помощь извне, и ни стократное превосходство врагов не остановит, ни отсутствие оружия…
Утром пленников вывели на работу. Поле будущего аэродрома было близко. Пленных вели колонной по пять, они растянулись почти на двести метров; голова колонны поблескивала зеркалами лопат, но остальным лопат не хватило, они шли налегке. Солдаты конвоировали их с обеих сторон.
Внезапно раздались выстрелы. От дороги вдоль колонны мчался немецкий военный мотоцикл с пулемётом в коляске. Трое конвоиров уже были убиты; четвёртого пулемётчик прострочил в упор на глазах у Тимофея.
Но следующий солдат опередил пулемётчика и выстрелил первым. Правда, он тут же был сбит коляской, однако пулемётчика он убил. Оставшиеся в живых конвоиры начали стрелять. Пули летели над распластанной колонной, тянулись к мотоциклу, стягивали вокруг него свинцовый узел, и, судя по всему, одна из них должна была вот-вот поставить точку в этом импровизированном спектакле. Но если так думали пленные, если в этом не сомневались немцы, водителю мотоцикла, пожалуй, эта мысль и в голову не приходила.
Увидав, что пулемётчик убит, он сбросил скорость до самой малой, выхватил из коляски немецкий танкистский автомат и, положив его на сгиб левой руки, которой он продолжал вести мотоцикл, дал длинную очередь над колонной.
"Ребята, в атаку! — закричал он. — Я буду прикрывать вас. Вперёд!"
Этот бой длился, наверное, минуты две. Может быть, больше. Может быть, целых десять минут. Но случился не обычный бой, а сложнейшая трансформация: толпа пленных превратилась в коллектив, а он, в свою очередь, в воинскую часть, которая умеет всё, что положено: наступать и отступать, держать оборону; второй раз превратить этих солдат в толпу пленных уже невозможно — они не сдадутся. Просто не сдадутся, как бы не сложился бой — и всё.
Но ведь для этой трансформации нужно время. И хоть какие-то условия. А откуда им взяться, когда колонна лежит посреди выжженного солнцем поля, плоского как стол, где каждый на виду, а смерть посвистывает над самой головой, чуть по волосам не ведёт, и вдруг, забурившись в землю перед самым носом, порошит в глаза комочками глины. А уж следующая летит точно в тебя и, если опять не достанет, летит снова и снова.
Так умирает трус — снова и снова. И так считает свои пули герой. Это труд солдата – лежать и ждать. Это его долг. Тысячу раз умереть, но не дрогнуть, и, дождавшись приказа подняться и пойти вперёд, и если понадобится, умереть.
Но прежде солдат должен знать — будет приказ! И всё его мужество под пулями сводится к этому — дождаться приказа. Но если он сейчас ещё не солдат, ведь он пока что военнопленный. Кто ему может приказать? Разве что конвоир. А твой брат военнопленный, пусть он вчера, сколько хошь "кубарей" носил и даже "шпал", даже "ромбов"! — то вчера было, а сегодня они одного поля ягоды, одно им имя — военно-пленный. Сегодня для обоих и закон, и право, и бог, и мать родная — конвоир.
Где же та сила, которая поднимет этого человека на ноги — может быть на смерть, и бросит вперёд на врага — на верную смерть, если он знает — надо лежать, вжаться в землю, спрятать голову и лежать, лежать, авось пронесёт. И вот секунды падают, падают в прошлое одна за другой, а колонна лежит. Лежит, роет носом землю, а над нею поверх голов ведёт бой одинокий мотоциклист. Все свои козыри он выложил. Осталось ему одно — помереть с музыкой.
Не получилось атаки.
Секунды тают, уже внезапность исчерпана вся. Зашевелились в колонне; что значит армейская школа: соблюдают субординацию, ищут старшего. Приподнимаются: "Комбат! Кто видел комбата?" И ещё ответа не дождались, а уже побежал слушок: убит комбат.
А из рощи, что впереди, уже бегут автоматчики, разворачиваясь в цепь. Весёлые и решительные автоматчики, которые ещё не были в бою, не были под обстрелом ни вчера, ни сегодня, у которых ещё никого не убило. Они предвкушают этот бой, предвкушают, как в ста метрах от колонны откроют огонь, будут идти в полный рост и поливать свинцовыми веерами. В каждой руке по автомату, их рукояти защелкнуты в гнёздах на животе, — бо-по-по-по — с обеих рук, только и работы, что нажимай на спусковые крючки да вовремя меняй опустевшие магазины, шагая в полный рост по выщипанной траве залитого солнцем выгона. Ах, как прекрасна жизнь, когда знаешь, что ты силён и бессмертен, что ты шагаешь к победе, идешь, чтобы пролить кровь жалкого врага, много крови. Эта тёмная лента взбунтовавшихся рабов — она обречена.
Лежат солдаты, всё это видят. Кто может знать, что сейчас у каждого из них на душе? Инстинкт подсказывает: лежи, вожмись в землю, только выдержка может спасти тебя от смерти. А сердце? Почему все оглядываются друг на друга?
Но уже от липовой рощи приближались автоматчики, уже вырывались из-под деревьев и запылили в объезд, явно с намерением отрезать путь к отступлению, три мотоцикла с колясками. А затем появился бронетранспортер, однако дальше котлована не пошел: его крупнокалиберный пулемёт и на таком расстоянии брал хорошо.
И вдруг, словно он был и в самом деле громче винтовок и пулемётов, над колонной послышался уверенный, привычно-командный голос:
"Батальо-о-он!!!"
Комбат стоял открыто, свободно; в левой руке штыковая лопата, правая выразительно зажата в кулак. Он сделал паузу как раз такую, что его увидели все, и, когда он понял, что его видят все, он резко выкинул кулак в направлении автоматчиков.
— В ата-а-а-аку-у-у! Ура!!!
— А-а-а-а!!! — взметнулось над полем.
Это был не крик — это был стон, исторгнутый и не горлом и не лёгкими, а сердцем, в котором сплелись и ненависть, и отчаяние, и торжество, и уверенность, и счастье.
Сотни людей разом бросились вперёд, что было мочи. Охрану забили, зарубили — не задерживаясь, походя, между делом. Но главное — автоматчиков захватили врасплох. Те сообразить ещё не успели, что произошло, а красноармейцы уже совсем рядом. До них семьдесят, шестьдесят, пятьдесят метров. И как их много, господи! Немецкая цепь, ещё несколько секунд назад производившая впечатление уверенной и неудержимой мощи, как-то вдруг, сразу, без перехода, без остановки, попятилась, попятилась — и сыпанула кто куда. Лишь несколько человек попытались оказать сопротивление, они стояли и били с пояса, прямо в лицо красноармейской ревущей стене; свинец пробивал бреши в стене, но они тотчас же заполнялись новыми людьми, рвущимися вперёд, навстречу пулям, и это было страшнее всего. Автоматчики поняли, что им не удержаться, однако побежали поздно: им не дали уйти далеко — изрубили и передушили всех до одного. Волна перекатила котлован, ударила в рощу (бронетранспортер горел, он так и не успел толком повлиять на судьбу боя: сначала молчал, опасаясь побить своих, а потом даже удрать не смог на изорванных пулями скатах; сожгли его сгоряча и, пожалуй, напрасно: он ещё мог пригодиться красноармейцам). В роще, собственно, боя уже не было; немцы то ли бежали безоглядно, то ли сознательно отступали в стороны, пропуская превосходящие силы красных.
Всего этого Тимофей не видел. Он поднялся в атаку вместе с остальными, пробежал немного и рухнул без сознания. Опять, в который раз, его подвела рана в груди и потеря крови…
Эту сцену я написал по мотивам повести украинского писателя И. Акимова "Легенда о малом гарнизоне". Не все герои этого произведения дожили до Победы. Впереди были долгие четыре года войны, а враг был силён и напорист, на него работала почти вся Европа, и он стремительно продвигался по нашей стране. Но наша сила была в единстве, советский народ верил своей Партии и правительству — поэтому мы и победили.
Катится неторопливо время, и уже почти не осталось тех, кто первыми приняли бой с врагом 22 июня 1941 года. Разве могло им присниться в самом страшном сне, что через много лет они, спасшие мир от фашизма, будут умирать от безысходности и элементарного голода, а вся страна станет похожа на колонну пленных, которую раскормленные конвоиры гонят в никуда. Только тогда конвоиры на весь мир заявляли, что они хотят покончить со славянскими недочеловеками, а сегодняшние твердят, что приведут остатки великой страны, которые им достались, к процветанью.
Да, уже почти восемнадцать лет Украину, потерявшую за годы "независимости" больше шести миллионов человек проамериканские поводыри ведут на кладбище. За неполных двадцать лет они сумели превратить процветающую республику в нищую, разворованную территорию с народом не верящим никому и ничему. Украина задыхается от наркомании и пьянства, проигрывает миллиарды гривен в игровых залах и автоматах, принося колоссальные прибыли их владельцам. На благодатных крымских пляжах простому человеку невозможно подойти к воде — везде заборы и частные пансионаты. Ни один, даже самый простой вопрос невозможно решить без взятки. Люди умирают от голода, болезней, от безысходности. Промышленность развалена. Сельское хозяйство страны, переданное частнику, на гране гибели. Казалось бы, остается только одно — опустить руки и медленно двигаться на кладбище.
Но люди все-таки начинают понимать, что не все еще потеряно. И есть комбаты, готовые повести бойцов на бой с вражеской нечестью.
У народа — одна тема: "Как жить дальше, когда жить такой жизнью уже невозможно? Когда пенсий, зарплат, пособий и стипендий не хватает на самую дешевую еду, не говоря уже об одежде, лекарствах, детском питании, летнем оздоровительном отдыхе…"
Люди начинают понимать, что объединенная Европа не хочет видеть в своих рядах сегодняшнюю Украину, доведенную руководителями страны и олигархами до такого плачевного состояния. Украину, которая уверенно заняла одно из первых мест среди самых коррумпированных государств Земли. Да и НАТО наша страна нужна только как поставщик дешевого пушечного мяса, готового рисковать своей жизнью за гроши, которые невозможно честно заработать в Украине. А те политические клоуны, которые десятилетиями находятся у власти в нашей стране, годятся только на то, чтобы обманывать простодушных украинцев и обворовывать государство.
Только в союзе с Россией мы сможем восстановить нашу экономику и добиться процветания.
И, завершая статью, хочу сказать: «ВЕЧНАЯ СЛАВА ГЕРОЯМ, ОТСТОЯВШИМ СВОБОДУ И НЕЗАВИСИМОСТЬ НАШЕЙ РОДИНЫ»!
Владимир Зуев, подполковник Советской Армии
