Подвиг Маленького Принца

Воскресные дни, как всегда, необычно хлопотливые. Все суетятся, разбивают старт. Подъезжают первые пассажиры. Идет брифинг. Инструктора нетерпеливо переминаются с ноги на ногу у монитора манифеста. Воскресенье 11 сентября если и отличалось чем, так это ещё большим ажиотажем. Сатоши Нишикава-сан – наш старший, сказал, что у нас 45 тандемов (23 взлета) + скайдайверы, надо поторапливаться. И началось: мы начинаем «гирить» пассажиров по мере выхода с манифеста, как на конвейере. В первой группе было двое детей. Помня свой опыт 2015-го, я надеялся как-нибудь «пригнуться». Однако, «Оставь надежду, всяк сюда входящий» - Сатоши не дает мне глянуть на монитор, чтобы узнать имя пассажира. Он указывает на группу «загиреных» пассажиров:

- Ты в первом взлете, давай! Твой пассажир Ута-сан!

- Ута-сан ва? – кричу я в сложенные рупором ладони. С замиранием сердца, вижу, что руку подымает один из двух детей в группе первых пассажиров. «А ведь все так хорошо начиналось...» (С) (к\ф «Волга, Волга!»). Я только вздыхаю о своей участи...

Подхожу, представляюсь, здороваюсь с пацанчиком. Ему 12 лет. Он мне очень напоминает Риюске из 2015 - такой же неразговорчивый, весьма стеснительный... Ростом Ута мне по грудь... Почему-то в голову пришло сравнение с Маленьким Принцем.

Проверяю подгонку системы пассажира (ненавижу прыгать на чужой подгонке). Кутерьма продолжается. Сатоши уже гонит нас к микроавтобусу, который повезет нас на стоянку вертолета (роскошь первого подъема). Приходится принять вещи такими, какими они мне попали на руки. В первом взлете два тандема: мой «Маленький Принц» Ута-сан и господин, как я понимаю, отец Уты. Пацан стеснителный и трудно понять его состояние. Вот мы уже у вертолета. Все обыденно просто: здороваемся с летчиком, проверяем связь с манифестом, делаем фото у вертолета, болтаем о разных разностях. Но! ОНО приближается с неумолимостью судьбы. Мой Ута, видимо, чувствует это. Отец деланно дает хай-файф и прочее. Пацан старается следовать, но я чувствую, как его напряжение растет. Мы обыденно, под чутким присмотром пилота, вытираем ноги на поставленной перед полозьями «Белки» щетке, забираемся внутрь (если это можно назвать таким словом при открытом на не менее полутора метров проеме левой двери). Из разговора отца Уты с инструктором узнаю, что первый прыжок тот сделал на Гуаме... (мир, вообще-то, довольно тесное место). Теперь я понимаю, кто «сблатовал» всю компанию прыгать...

Вот наступает время стартеру своим пощелкиванием и завыванием воззвать двигатель к жизни. Лопасти, словно спросонья, начинают медленно промахивать в окошках на потолке кабины. Время начинает уплотняться с ускорением лопастей и возвышающимся воем турбины.

Пилот делает последние проверки... и тень нашей «Белки» начинает медленно удаляться...

Слежу за своим Маленьким Принцем. Что-то говорит мне, что в данный момент он скорее «Маленький Узник». Поля гольф-клуба, Фуджиока и озеро Ватарасе, похожее с высоты на стилизованное сердечко, проплывают под нами. Смотрится все классно, хотя не уверен, что Ута воспринимает картинку также как я. Он продолжает улыбаться. Скорее всего, он видит родную планету с такого ракурса впервые. Вариометр показывает набор 7.5 м\с, мой высотомер пытается соревноваться с секундомером... и «Господа юнкера, собираться пора!» (С). Для подсоединения к парашюту, пассажир должен встать и пересесть мне на колени (все это на высоте около километра, у обреза двери и без всякой страховки). Я всегда отношусь к этому моменту как к проходу по проволоке (кто знает, что может случиться). Обычно даже взрослому человеку, который может сделать коррекцию на бедность моего японского, объяснить все достаточно трудно. Сатоши-сан, который будет моим внешним оператором, вступает в разговор, чем очень помогает мне.

Я обхватываю Ута левой рукой за талию и усаживаю его на колени. Не теряя времени, защелкиваю один за другим верхние карабины, Знаю, что инструкция говорит о движении «по часовой стрелке» или в обратном порядке, но я, как и чеховский персонаж, исхожу из ситуации «а если снег пойдет». Наконец подсоединение завершено и я, следуя своей стандартной схеме, ещё раз объясняю Уте последовательность действий. Он кивает головой, но что-то говорит мне, что пацану страшновато. Видимо, неотвратимость прыжка начинает наезжать на него, как поезд в фильме братьев Люмьер. Его начинает потрясывать («Только этого и хватало нашему славному гвардейскому экипажу» (С) ) и это не самый лучший знак. Начинаю похлопывать пацана по плечам и на ломаном японском выговаривать что-то типа «Давай! Ты смелый! Это кайф!». Ута кивает и мужественно пытается улыбаться. Отец, сидящий дальше от двери, тоже какую-то ахинею несет, но, как мне кажется, все наши усилия напрасны: парня начинает трясти по-настоящему. И в этот момент страх этакой медяночкой, которая на глазах становится анакондой, начинает заползать уже в мою душу: «О-о, японская мать! А если он начнет брыкаться на выходе, а в падении...!». Смотрю на отца, который ради своей козлиной прихоти «Давайте прыгнем! Это кайф!» затащил своего(!) сына на такие мучения! В этот момент мне очень хотелось дать «по лицу» этому отцу хренову.

Наша «Белка», тем временем, продолжала усердно карабкаться: мы уже выходим на «боевой» курс и пилот дал сигнал «Одна минута» (до выхода). Пытаюсь успокоить трясущего пацана. Глажу по плечам, показываю как надо дышать, бормочу какую-то ерунду про кайф и смелось. Мне искренне жаль его и я все больше злюсь на его отца.

Видеооператор без слов начинает выбираться на полоз шасси – это верная примета, что и нам пора на выход.

Вот мы и подошли к апофеозу этой трагедии (а как ещё назвать наше приключение?) Пробегаю по контрольным точкам. Мы поворачиваемся к обрезу двери и я вывешиваю пацана наружу. Вид 3-x километровой пропасти под ногами гипнотизирует большинство взрослых, что уж говорить о моем пацанчике. Он перегибается маленьким червячком вперед и глазеет, и, как мне кажется, голосит что-то - на скорости около 140 км\час не все слышно. Нахожу правой ногой переднюю ступеньку, левой подкос полоза шасси, опираясь на сидение, отвожу голову пассажира назад, надавливанием на плечи напоминаю о прогибе и даю отмашку оператору. «... Кто не спрятался, я не виноват!». Мы валимся вперед, планета начинает вращаться вокруг нас, по-моему, пацан голосит (и мне жаль его). Все, слава Богу, идет хорошо - пассажир маленький и не пытается брыкаться или хватать что-нибудь. В процессе доворота на 180, выбрасываю дрог, краем глаза фиксирую видеооператора. «Четыре секунды – полет нормальный!» Дрог запущен, мы идем стабильно. Хлопаю Маленького Принца по плечу, но тот не реагирует. Беру его руки и развожу в стороны. Показываю перед его лицом оттопыренный большой палец: у нас все нормально! А вот и оператор уже перед нами. Пытаюсь показать моему пацанчику оператора - новый объект в поле зрения, обычно, отвлекает пассажира от факта падения. Но, это не наш случай. Пацан на оператора реагирует слабо и голову не подымает. Сатоши-сан всегда очень серьезен и профессионален. Он опускается ниже, чтобы снимать лицо с другого ракурса. Мне, как почти стороннему наблюдателю, картинка начинает не нравиться. Похоже, что вся наша катавасия давит на психику моего Маленьго Принца: тот начинает как-то сьеживаться и, что я вижу впервые за 23 года тандемов, пытается закрыть уши ладонями.

Это мне, старому перцу, рев потока привычен, а на молодое поколение это неистовство стихии, видимо, действует устрашающе (подавляюще?). Может быть у пацана заложены уши, но я ни чем не могу помочь. Мы не можем остановиться на полпути, т.к. сразу же станем препятствием для воздушного движения. Приходится наблюдать эти «Страдания молодого Вертера» (С).

Наконец, стрелка высотомера доползает до отметки 5 тысяч футов и я с чистой совестью делаю ручкой бай-бай оператору и вытягиваю тросик дрог-релиза. Вслед за провалом, основной купол дает знать о своем намерении замедлить наше движение. Еще насколько секунд энергичной тряски и смачный хлопок возвестил миру о нашем раскрытии. Согласно сценария, ору во всю глотку: «Е-е-е! Юкатта! Омедето гозай мас!» (Ну, типа «Ура! Класс! Поздравляю!»). Пацанчик, видимо, приходит в себя, судорожно сжимает лямки верхних крюков пассажирской подвесной системы. Протягиваю ему руку для поздравления. Парень по-детски нерешительно пожимает её. Пытаюсь общаться: спрашиваю о самочувствии, показываю озеро, кричу про кайф – надо же как-то развеять настроение. Мы неспешно скользим над планетой. Стараюсь не делать резких разворотов – пацан и так уже натерпелся. Еще 3 минуты и начинаю свой разворот для набора скорости. Ветер чисто символический – мы несемся как угорелые, но в том и состоит суть маневра. В нужный момент скорость конвертируется в подъемную силу, а это залог мягкого приземления. Делаю несколько шагов и опускаю на землю маленько героя. Мы сделали это!

Как и в 2015-м, я думаю о маленьком Уте, Маленьком Принце и большом герое. О том, как сложится для него последующая жизнь. Будет ли он вспоминать свое приключение, а если будет, то как... Вопросов много.

В качестве эпилога

Свой первый прыжок я сделал в 1971 году в шестнадцать с половиной лет (при офицальном минимальном возрасте 17 лет). Мы, курсанты Московского Клуба Авиации и Космонавтики при МГК ВЛКСМ, бредили этим прыжком и возмущались «косностью» бюрократических правил. Хотя, надо признаться, когда самолет начал набирать высоту, в голове пронеслась мысль: «А надо ли было с таким упорством рваться сюда?» Однако я прыгнул все три прыжка и остался с парашютом на всю жизнь!

Позднее, уже будучи членом сборных СССР и Москвы, мне пришлось участвовать в эксперименте по снижению легального возраста допуска к прыжкам с парашютом. Члены московской сборной помогали тестировать кандидатов. Программа эксперимента включала тесты на физическое развитие, координацию и психологические опросы. Итог был очевиден: каждая возрастная группа (13, 14 и 15 лет) совершенно четко отличалась в физическом и умственном развитии. То есть, казалось бы небольшая разница в возрасте (допустим 13 или 14 лет), в реальности весьма ощутима: одно и то же лицо в 13 и 14 лет - это два разных человека.

В начале тандемной карьеры я пытался строго следовать австралийским правилам (т.к. начал серьезно «тандемить» в Австралии) и не брать детей младше 14 лет. Есть на душе грех: Юрий Грязнов уговорил взять Романа - его сына, которому в 1994-м было лет 10-11. Пацан был, что называется, весь в папу – малолетний авантюрист, но и его реакция была, скажем так, не совсем восторженная. На вопрос: «Ну, как?!» тот ответил: «Классно! Только воздуха слишком много...».

Хотя..., в молодежной сборной Москвы были два уникума (имена забыл): один приехал из Германии, где служил его отец. Там парень начал прыгать лет в 12 и к четырнадцати годам имел уже около 400 прыжков, прекрасно работал на точность – стал чемпионом Москвы по точности приземления, правда неофициальным, так как ему ещё не исполнилось 15 лет. Второй был сыном нашего аэроклубовского летчика, начал водить машину лет в 9, к моменту прыжка уже умел управлять Ан-2, тоже хорошо прыгал.

Будучи сам парашютистом, я всегда был за парашют. Однако я придерживаюсь консервативных взглядов в отношении прыжков в раннем возрасте. Я категорически против принуждения. Если у молодого человека есть навязчивая идея попробовать, то, наверное, можно дать такую возможность. Однако, лучше это сделать лет в 14. Я совершенно против позиции некоторых родителей (особенно, когда оба из них прыгают) «Давай нашего (у) сбросим!». Причем, родителей совершенно не смущает возраст их чада. Мол, да он (она) у нас привычный (ая). Считаю такую позицию ярким проявлением эгоизма: мне нравится, значит, и вам понравится.

Думаю, что описанный случай был как раз из этой оперы...