Воруют-с

Диагноз

Скажу сразу: нет никакой уверенности, что диалог состоялся именно между Горчаковым и Карамзиным. Передают его именно так, со старинным простонародным «с» на конце.

Но собеседников называют очень разных. То диалог происходит в Париже, и действительно давно живущий в этом городе Горчаков спрашивает у только что приехавшего Карамзина, что происходит на родине. То такой же вопрос задает князь Барятинский князю Гагарину, тоже в Париже. В другой версии этого исторического анекдота разговор происходит в Петербурге, а беседуют то ли граф Орлов с князем Куракиным, то ли князь Гагарин с графом Бобринским.

Неизменно одно – многозначительное «воруют-с». Указание на то, что ничего иного в России происходить и не может. Что у нас самое главное в русской жизни? Что «воруют-с». Все воруют-с. Везде воруют-с. Всё воруют-с. Нормальнейшее повседневное явление.

Рассказами о стяжательстве, воровстве, хищениях из казны полным-полна русская классика. Возьмем романы Льва Толстого, написанные никак не о воровстве, герои его вообще довольно далеки от любых материальных дел. И если в «Войне и мире» рассказы о воровстве интендантов – будничные пассажи, то в «Севастопольских рассказах» многие места просто страшно читать. Получается, пока одни россияне героически защищают Севастополь, проливают кровь на бастионах, другие преспокойно крадут то, что казна отпустила для обмундирования, вооружения и пропитания армии. Воруют невероятно, неправдоподобно, феерически.

И Стиву Облонского, «героя» «Анны Карениной» устраивают на хлебное местечко, лишь бы он не очень воровал. Такого человека и ищут – пусть ни черта не понимает в работе железных дорог, но чтобы без воровских наклонностей.

В «Доходном месте» А. Н. Островского вся интрига заворачивается вокруг того, что главный герой не хочет брать взяток, а окружение считает его дураком. Давят на беднягу, и когда любимая жена грозит уходом, он сдается, идет к тестю просить найти ему «хлебное местечко».

У Чехова есть забавный рассказ, в котором чиновник перепутал, где произносит речь: на похоронах или на чествовании юбиляра. Говорит, что мол, покойный взяток не брал. А юбиляр обижается: как это так, взяток не брал?! Их только дураки не берут. Выходит – публично дураком обозвали…

«Ревизор» Гоголя вызывал самую живую реакцию публики. Известно, что император Николай I на премьер-ном представлении буквально захлебывался от смеха, выбегал из зала, хлопал себя по коленям… Царь веселился вместе со всеми. Но ведь и правда… верно говорит в конце Городничий, поворачиваясь к залу:
– Чему смеетесь? – Над собой смеетесь!..

Сцена из спектакля «Ревизор» Н. В. Гоголя. Малый театр. 1883 г.

«Всем досталось. А более всего мне», – с досадой пробормотал Николай I после премьеры «Ревизора». Однако пьеса запрещена не была и с триумфом шла на сцене многих театров Российской империи. Увы, актуальность тема комедии не утратила и сегодня.
С маленьким НО: никто теперь Ревизоров так не боится

Действительно: смеемся над собой. Вроде бы, симпатичная черта – умение иронизировать над собой. А с другой стороны, мы признаем априори как аксиому: любой чиновник в России – всегда взяточник по определению. Воруют-с.
О том же свидетельствуют и нравы чиновников в «Мертвых душах». Воровство как повседневный образ жизни.

У Островского вообще все состояния купцов или получены воровством на подрядах, или другим нечестным способом. Его герои фиктивно разоряются, женятся на богатых невестах, присваивают деньги сирот, требуют от приказчиков обманывать в лавках. В общем, нет у нашего великого драматурга практически ни одного приличного предпринимателя, который зарабатывал бы деньги хотя бы сравнительно честно. Купец Островского – считай, синоним слова «жулик».

Не буду доказывать очевидного, что в основе всякого созданного с нуля состояния, большого и маленького, лежит в первую очередь труд. Если бы состояния Рябушин-ского, Морозова, Мамонтова и Третьяковых создавались исключительно путем отвратительных махинаций, не было бы громадного развития всей русской экономики во второй половине XIX века. Да и вели бы себя эти люди совершенно иначе.

Иллюстрация к роману Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание».
ТАКИЕ дворы сейчас в центре Питера все же редкость. Стало ли меньше преступлений?

Но русская классика как сговорилась: если царедворец – то казнокрад. Если чиновник – то взяточник. Если купец – то жулик и махинатор.

Если принимать эту позицию русской литературы всерьез, то получается: «воруют-с» – и вправду есть честное, фотографически точное определение главного устройства русской жизни.

Литература отразила некое народное убеждение в том, что Россия – очень вороватая страна. Насколько это убеждение свойственно народным массам – отдельный разговор, но образованный слой Российской империи явно такое мнение разделял. «Воруют-с» – мнение не только и не столько о каком-то отдельном слое народа или какой-то группе людей, это выраженное в одном кратком афоризме представление об особой вороватости народа в целом, о характере русского предпринимательства, воровстве, как неотъемлемой части русской государственной жизни и общественных отношений.

Корни мифа

Воровство в старину означало всякое преступное действие: поджог, притоносодержательство, подлог, преступления государственные и проч.
Энциклопедия Брокгауза и Ефрона, 1892 г.Возможность украсть создает вора.
Френсис Бэкон, английский мыслитель

 Ни один народ никогда, ни при каких социально-экономических формациях не мог бы относиться к самому себе, как к вороватому и нечестному. Иначе он просто не мог бы совершить решительно ничего не то что великого, а даже самых обычных, повседневно-бытовых вещей.

Как практически во всех случаях генезис настоящего мифа восходит к описаниям иностранцев: уже знакомых нам путешественников XVI–XVII веков.

«…Они очень наклонны ко злу, легко лгут и воруют», – сообщал Барберини.

«Они отличаются лживым характером… Москвичи считаются хитрее и лживее всех остальных русских…», – уверенно пишет Герберштейн. Естественно, нет смысла спрашивать, где именно и у кого «считается», что именно москвичи хитрее и лживее остальных русских. Так же бессмысленно уточнять, хитрее ли русские, чем немцы или, скажем, датчане.

Определенность в вопрос вносят Штаден, немец, ставший опричником, и Ульфельд, посланник Датского королевства в Московии (XVI в.).

Штаден полагает, что купцы и все деловые люди Московии «все время лгут, и очень легко обманывают», что им нельзя доверять никаких денег – их могут присвоить, верить в долг русским невозможно и что всякие оставшиеся без присмотра товары непременно будут разворованы.

После этого наш «честный, глубоко порядочный» Штаден описывает, как он присваивает общее достояние нескольких партнеров по торговле, ворует чужие товары и незаконно скрывается из Московии.

Да и появляется Штаден в Московии, наплетя с три короба московитским чиновникам о своих великих ратных делах и о своей «значимости» как политического советника при «лучших европейских дворах». Московиты верили во все сказанное, вызывая у Штадена отвратительную усмешечку люмпена, который потешается над доверчивостью «лохов».

Ульфельд рассказывает, как его обокрали в Риге – тогда городе сугубо немецком. Воришку, «срезавшего» кошелек, поймали мгновенно, украденное вернули. (Так что и в Риге особого ущерба посланнику не нанесли; но в России вообще и кошелька не срезали). Но хотя обворовали в Германии, а не в России, именно русские у Ульфельда оказываются «хитры, лукавы, упрямы, невоздержанны, сопротивляющиеся и гнусны, развращенные, не говоря бесстыдные, ко всякому злу склонные, употребляющие вместо рассуждения насилие…» И невероятные воры, конечно же.

Такие далеко идущие выводы сделаны о стране и о народе, которые как будто ничем посланника не обидели. А вот по поводу немцев и народов Прибалтики такие же выводы не делаются (хотя оснований гораздо больше). Логика железная! Обворовали – но все равно честные. Не воровали – но я же знаю, что ворюги.

Еще один иноземный посол, на этот раз из Голландии, Фан-Кленк рассказывает, как его обманули в Москве – всучили негодную шкурку соболя с вылезшей шерстью. Нехорошо, кто спорит? Но почему уважаемый дипломат распространяет сильные эпитеты на весь народ и считает, что все русские – жулики и воры?

Скоро мы увидим, что о нравственных качествах русских есть и совершенно другие высказывания иностранцев. Но именно негативные оценки (по большей чести мало доказательные и пристрастные) были любовно собраны, сочтены за истину в последней инстанции и легли в основу очередного мифа о неискоренимой русской вороватости. Почему?

Наверное, механизм тут принципиально такой же, как и механизм создания других черных мифов о России. Есть люди, иногда непонятливые иностранцы, а иногда разобиженные на жизнь соотечественники, которые сказали о нашей стране и нашем народе некие обобщенные гадости. И есть другие люди, которые их с большим мазохистским удовольствием повторяют, постепенно превращая чужую злобную остроту или литературный анекдот в истину в последней инстанции.

Со временем мы даже научились не только жить с таким представлением о самих себе, но даже ловко выворачивать этот миф, превращая русскую склонность к криминалу чуть ли не в достоинство. А если и не в достоинство, то, по крайней мере, в некую вполне приличную, не очень мешающую жить национальную особенность.

Возьмем хотя бы «Алтын-толобас», книгу господина Чхартишвили.

Повествование в романе ведется в двух временных пластах: в XVII веке и в наши дни. В XVII веке в Россию приезжает завербованный иноземец, голландец Ван Дорн. Не успел он пересечь границу, как на первом же постоялом дворе его обокрали. Разумеется, за границей с путешественником никак не могло произойти ничего подобного! А у нас это норма, что поделаешь. Ван Дорн находит один выход из положения: принимается продолжительно и пребольно избивать самого вероятного преступника. И возвращает украденное! Дальнейшие приключения Ван Дорна тоже в таком духе: он забывает поднести «подарки» чиновникам – ведь за границей, «во всех цивилизованных странах» взяток не берут, все честные. А у нас, понятное дело, национальные традиции такие. И опять обижают Ван Дорна, приходится прибегать к высокопоставленным покровителям.

В XX веке отдаленный потомок Ван Дорна, британский подданный Фандорин опять приезжает в Россию. И с ним происходит то же самое! Не успели колеса поезда застучать по русской территории, как его обокрали. Действия те же: насилие над предполагаемыми ворами, возвращение украденного. И далее – невероятное количество криминальных приключений. Мафия, перестрелки, ночные клубы, заказные СМИ, наемные суперкиллеры, «стрелки», бандитские бани и «терки» в ресторанах, крестные отцы и т. д., и т. п. Все это в Москве, конечно же. Ведь в России без этого невозможно.

Приключения и предка, и потомка выглядят, скорее, весело, чем страшно, но образ страны рисуется… понятно какой. Получается, мы и правда отличаемся от Запада невероятной криминогенностью, вороватостью, преступными наклонностями. Нигде нет и никогда не было ничего подобного нашему «беспределу».

«Зато» как все увлекательно и весело! Россия предстает местом жизни веселых и симпатичных «беспредельщиков». Жить здесь возможно не по законам, а только «по понятиям», приспосабливаясь к «вековым» обычаям русских. Тогда и воры не очень опасны, и даже профессиональный убийца-киллер, которому «заказали» Фандо-рина ХХ века, оказывается симпатягой. Приятный такой парень, просто работа такая. И вообще мы славные ребята, с нами легко и здорово. Не зря же и Ван Дорн в XVII веке, и его отдаленный потомок Фандорин в ХХ навсегда остаются в России.

А ведь и правда, здорово придумано! Не отрицая того, что русские – вор на воре, никакого закона в стране нет, автор все равно талантливо создает весьма привлекательный образ России, только как бы «от обратного». Диву даешься.

Здесь мы выходим на еще одну удивительную особенность русской интеллигенции.

Оправдание преступников

– А ты!.. Ты – вор! Джен-тель-мен удачи… Украл, выпил – в тюрьму! Украл, выпил – в тюрьму! Романтика!
Из фильма «Джентльмены удачи»

Русская интеллигенция исстари вообще не очень видела разницу между добропорядочным гражданином и жуликом. Для городских интеллигентов вор, крестьянин, рабочий, мещанин, купец как-то не сильно различались. Все они сливались в одну смутную массу «народ», и по одним легко судили о других.

Хитров рынок и его обитатели. 1900-е гг.
Почитайте Гиляровского «Москва и москвичи» о Хитровке. Погуляйте потом в районе Солянки—Маросейки—набережной Яузы теплой летней ночью. Не поверите, как говорил бессмертный НТВшный Хрюн: «Вставляет»

Гиляровский описывает поразительную вещь, как московские «интеллигенты» умилительно просят его съездить с ними на Хитровку, Кулаковку, в притоны Сухаревки, в разного рода подозрительные кабаки и сомнительные кварталы для того, чтобы… пообщаться с отбросами общества: нищими, ворами и бродягами.

Тайны века: Москва бандитская. Хитровка

Не так давно в подвале одного из домов в центре Москвы во время ремонта был найден клад – деньги, перстень и ценные бумаги. Место клада, явно наводило на мысль, что клад связан с преступлением. Подняв архив, следователи смогли определить кто спрятал ценности и обстоятельства старого уголовного дела…

Об этом преступлении 100 лет назад писали все Московские газеты. Был убит владелец ссудной кассы, исчезли деньги и ценные бумаги. Расследование убийства возглавил начальник Московской сыскной полиции Эфенбах. Вскоре убийца был арестован в одном из ночлежных домов Хитровки. Поимке преступника способствовал некий городовой Рудников, участком которого и являлся район Хитровки…

Своего рода «хождение в народ», правда, очень комфортное – близко от дома, ночуем «у себя», – дешево и сердито.

Здесь действительно некое отличие российского интеллигента от европейца: никогда бы не пришло в голову британцу искать общения с народом на «Дворе отбросов», а французу – на «Дворе чудес».

Зато русские современники Гиляровского почему-то искали «настоящий народ» на Хитровом рынке и, видимо, судили о нем также по обитателям этого мрачного места.

Вспомним, что и народники конца XIX века считали бродяг и воров самой обычной частью народа. Соответственно, они и народу легко приписывали такое же отношение к блатному миру. Хотя сам народ, особенно крестьяне, надо думать, были с ними совершенно не согласны.

Можно привести много самых фантастических представлений, которые городские умники приписывали народу. Взять хотя бы отношение к Степану Разину. В русском «трудовом крестьянстве» вообще-то никогда не жаловали уголовных, и многократный убийца и грабитель Степан Разин никогда не был народным героем, образцом для подражания и объектом восхищения. Никто и никогда в деревне не пел о нем песен и с почетом его не вспоминал, и «подвигов» его не собирался воспроизводить. В народном сознании Степан – разбойник и страшный преступник, поправший все законы божеские и человеческие.

В середине XIX века русские фольклористы собирают сказания народа и обнаруживают: нет на самом деле никаких ни сказок, ни былин, ни историй о «положительном» народном герое Стеньке Разине-казаке. Есть устрашающие истории о его жестокости, о кровавых и мрачных деяниях. Народная молва помещала Разина строго в аду, и наказание ему было определено под стать грехам: вечно грызть раскаленные кирпичи.

И что же? Интеллигенция устыдилась и одумалась? Нет. Напротив, она создала странный романтический культ разбойника.

История такая. В книге голландского ремесленника Яна Янсена Стрейса (или Стрюйса) «Три путешествия» описано, как Степан Разин утопил в Волге некую персидскую княжну. Книга издавалась во времена Алексея Михайловича Романова в Амстердаме, потом ее перевели на многие языки. На русском книга вышла в Москве только в 1935 году.[14] Этот Стрейс с 1668 года работал парусным мастером в России и находился в Астрахани во время разинского бунта.

В 1824 году в журнале «Северный Архив» в статье о путешествии Стрейса был воспроизведен фрагмент из его книги: «…Мы видели его [С. Разина] на шлюпке, раскрашенной и отчасти покрытой позолотой, пирующего с некоторыми из своих подчиненных. Подле него была дочь одного персидского хана, которую он с братом похитил из родительского дома во время своих набегов на Кавказ. Распаленный вином, он сел на край шлюпки и, задумчиво поглядев на реку, вдруг вскрикнул: „Волга славная! Ты доставила мне золото, серебро и разные драгоценности, ты меня взлелеяла и вскормила, ты – начало моего счастья и славы, а я, неблагодарный, ничем еще не воздал тебе. Прими же теперь достойную тебе жертву!“ С сим словом схватил он несчастную персиянку, которой все преступление состояло в том, что она покорилась буйным желаниям разбойника, и бросил ее в волны. Впрочем, Стенька приходил в подобные исступления только после пиров, когда вино затемняло в нем рассудок и воспламеняло страсти. Вообще он соблюдал порядок в своей шайке и строго наказывал прелюбодеяние».

Б. Кустодиев «Степан Разин». 1918 г.

История, что и говорить, впечатляющая. К сюжету обращались не раз, в том числе и А. С. Пушкин.

… «Как на лодке гребцы удалые,
Казаки, ребята молодые.
На корме сидит сам хозяин,
Сам хозяин, грозен Стенька Разин,
Перед ним красная девица,
Полоненная персидская царевна.
Не глядит Стенька Разин на царевну,
А глядит на матушку на Волгу.
Как промолвит грозен Стенька Разин:
„Ой ты гой еси, Волга, мать родная!
С глупых лет меня ты воспоила,
В долгу ночь баюкала, качала,
В волновую погоду выносила.
За меня ли молодца не дремала,
Казаков моих добром наделила.
Что ничем тебя еще мы не дарили“.
Как вскочил тут грозен Стенька Разин,
Подхватил персидскую царевну,
В волны бросил красную девицу,
Волге-матушке ею поклонился».

Но его «Песни о Стеньке Разине» распространения не получили.

«Ту самую», впитанную с молоком матери каждым русским человеком песню о Разине, живописующую убийство ни в чем не повинной девушки, начали петь после того, как Д. Садовников, популярный в те годы фольклорист, этнограф и поэт, создал два цикла стихов о Степане Разине: «Из волжских преданий о Стеньке Разине» и «Песни о Стеньке Разине».

Бунты в России. Степан Разин

Степан Тимофеевич Разин, известный также как Стенька Разин (Стенька — уменьшительное «полуимя» от Степан; этим именем Разина, как преступника, именовала официальная пропаганда того времени, но под ним же он нередко выступает и как герой народных песен; около 1630, станица Зимовейская, на Дону — 6 (16) июня 1671, Москва) — донской казак, предводитель восстания 1670—1671 годов, крупнейшего в истории допетровской России. Личность Разина привлекала огромное внимание современников и потомков, он стал героем фольклора, а затем — и первого российского кинофильма. По-видимому, первый русский, о котором на Западе была защищена диссертация (причём уже через несколько лет после его смерти).

Популярной песня стала уже в конце XIX века. Ее пели такие знаменитости, как Федор Шаляпин и Надежда Плевицкая. Если задуматься над текстом и смыслом, это очень странная песня.

Большевистские историки продолжили либеральную традицию интеллигенции XIX в.
Сотворили из серийного убийцы Разина икону борца за народное счастье.

Из-за острова на стрежень,
На простор речной волны
Выплывают расписные,
Острогрудые челны.

Уже чепуха: обычные речные корабли-струги, с палубами и мачтами, несущими паруса, почему-то названы «челнами». Никогда не назвали бы их так люди XVII века, в том числе соратники Разина. Но это как раз ерунда. Дальше – больше.

На переднем Стенька Разин,
Обнявшись, сидит с княжной,
Свадьбу новую справляет,
Сам веселый и хмельной.
А она, закрывши очи,
Ни жива и ни мертва,
Молча слушает хмельные
Атамановы слова.

В описании Стрейса атаман Разин утопил княжну, принося Волге своего рода человеческую жертву, мрачное языческое жертвоприношение. Однако у Садовникова иначе. У него дружина, соратники, усомнились: а может, их вождь уже не с ними? Может, очарованный прелестями княжны, уже не как раньше, не «разделяет их общие интересы»?!

Позади их слышен ропот: —
Нас на бабу променял,
Только ночь с ней провожжался,
Сам наутро бабой стал.

Чего ради ропот-то? По какому поводу? Само по себе такое злобно-негативное отношение к женщине вовсе не характерно ни для крестьян, ни для казаков, ни тем более для дворян. Ни для кого. Страх, что, влюбившись, вожак «обабится», струсит, потеряет мужские качества, свойственен только одной категории людей – уголовникам.

Но в песне эта психология не отрицается, не осуждается – она приветствуется. Разин ее разделяет полностью и целиком.

Этот ропот и насмешки
Слышит грозный атаман
И могучею рукою
Обнял персиянки стан.
Брови черные сошлися —
Надвигается гроза,
Алой кровью налилися
Атамановы глаза.
– Ничего не пожалею,
Буйну голову отдам, —
Раздается голос властный
По окрестным берегам.
– Волга-Волга, мать родная,
Волга, русская река,
Не видала ты подарка
От донского казака!
Чтобы не было раздора
Между вольными людьми,
Волга, Волга, мать родная,
На, красавицу прими!
Мощным взмахом поднимает
Он красавицу-княжну
И за борт ее бросает
В набежавшую волну.
– Что ж вы, братцы, приуныли?
Эй ты, Филька, черт, пляши!
Грянем песню удалую
На помин ее души!

Уверяю вас, крестьяне к таким описаниям относились совсем иначе, чем народовольцы.

Явно по мотивам подобных песенок и картина Сурикова: Разин на ней тоже выведен эдаким положительным народным героем. Сидит в элегическом раздумье, наверное, о тяжелой народной доле и как бы ее облегчить. Впрочем, может, просто с похмелья дремлет.

Или вот песня «Утес», творение полузабытого писателя А. А. Навроцкого. «Утес Стеньки Разина» сочинен в 1870 году. В 1896 году сам автор положил стихи на музыку, и они стали «народной песней, широко распространенной в революционных кругах».

Есть на Волге утес, диким мохом порос
Он с вершины до самого края,
И стоит сотни лет, только мохом одет,
Ни нужды, ни заботы не зная.
На вершине его не растет ничего,
Только ветер свободный гуляет,
Да могучий орел там притон свой завел
И на нем свои жертвы терзает.
Из людей лишь один на утесе том был,
Лишь один до вершины добрался,
И утес человека того не забыл —
И с тех пор его именем звался.
И хотя каждый год по церквам на Руси
Человека того проклинают,
Но приволжский народ о нем песни поет
И с почетом его вспоминает.
Раз ночною порой, возвращаясь домой,
Он один на утес тот взобрался
И в полуночной мгле на высокой скале
Там всю ночь до зари оставался.
Много дум в голове родилось у него,
Много дум он в ту ночь передумал,
И под говор волны средь ночной тишины
Он великое дело задумал.
* * *
И поныне стоит тот утес и хранит
Он заветные думы Степана;
И лишь с Волгой одной вспоминает порой
Удалое житье атамана.
Но зато, если есть на Руси хоть один,
Кто с корыстью житейской не знался,
Кто неправдой не жил, бедняка не давил,
Кто свободу, как мать дорогую, любил,
И во имя ее подвизался,
Пусть тот смело идет, на утес тот взойдет
И к нему чутким ухом приляжет,
И утес-великан все, что думал Степан,
Все тому смельчаку перескажет.

Кадр из фильма «Ленин в 1918 году». Режиссер М. И. Ромм. 1939 г.
«Если враг не сдается, его уничтожают», – сказал как-то Максим Горький

Но нет и не может быть ничего более нелепого и дикого, чем считать эти сочиненные интеллигентами песни о Разине «народными». А культ Разина – проявлением народного духа, мечтой народа о разбое и грабеже.

Это Навроцкий, Суриков и Шаляпин видели Разина героем, которого помнит «земля». Возможно, эти городские интеллигенты и правда верили, что некий утес помнит мысли Разина и поделится ими с достойным… С продолжателем «дела» Стеньки Разина. Но эти интеллигенты путали разбойников и народ… Сам народ твердо понимал, кто есть кто, и себя с уголовными не смешивал. У Достоевского в «Записках из мертвого дома» как-то не понятна грань между преступником и случайно попавшим на каторгу человеком. Украл? Дело совершенно обычное. Не за то сажают, что воровал, а за то, что попался. А в каждом человеке сидит палач. Так уж он устроен, человек. Преступник у Достоевского оказывается даже лучше обывателя, он хоть честно сознается, что он вор.

У Максима Горького «положительный» вор Челкаш однозначно противопоставляется «отрицательному» крестьянскому парню. Вор честнее, порядочнее, приличнее. Идут «на дело» оба, а крестьянский парень оглушает Челкаша камнем по голове, берет украденные обоими деньги. Вор честен хотя бы по отношению к своим.

Надо сказать, что нашу интеллигенцию ждал очень неприятный сюрприз: проникнувшись духом солидарности со всеми осужденными «преступным царизмом», большевики объявили уголовников «социально близкими» элементами. Так, во время Гражданской войны сами интеллигенты оказывались во власти жутчайших уголовных типов, которые имели право мордовать их, как хотели… Что и делали. После, попадая в сталинские лагеря, интеллигенты опять попадали в лапы «социально близких» авторитетов, на которых опиралась лагерная администрация.

Особняк Рябушинского в стиле модерн, построенный архитектором Ф. Шехтелем.
Власть обласкала пролетарского писателя, вернувшегося из эмиграции.
Предоставила Горькому, например, неплохую жилплощадь в центре Москвы – бывший особняк миллионщика Рябушинского.
Сейчас там музей-квартира писателя

Вот тут несчастная обманувшаяся интеллигенция и взвыла! Первые книги, в которых уголовный мир выведен однозначно непривлекательным, даже отвратительным, в России написаны именно при советской власти. Причем это произведения не только врагов советской власти – А. Солженицына и В. Шаламова. У Шаламова преступный мир описан так, что страшно читать, никакой симпатии бандюганы не вызывают.

Но и советский до мозга костей Ю. Герман тоже описал преступников далеко не привлекательными. Среди его персонажей есть «положительный» вор Жмакин, но он как раз угодил на нары «нечаянно», его подставили хитрые профессорские сынки, и Жмакин горит желанием исправиться. В конечном счете он становится честным шофером и не позволяет даже отрезать «кусманчик» мяса от перевозимых им бараньих туш.

Но в целом уголовный мир выглядит у Ю. Германа крайне непривлекательно. Показанные им типажи уголовных настолько неприятны, что просто диву даешься. Мерзкий старик по кличке Баклага еще противнее стивенсоновского Сильвера, – Сильвер хотя бы брился, ходил в относительно чистом кафтане и от него не воняло.

Вывод прост: как и во всех других случаях, миф «благополучно» живет до тех пор, пока выдумщики не сталкиваются с собственной выдумкой. Вольно выдумывать уголовный мир, поглядывая на него из окон квартиры в благополучном районе: в печке «стреляют» дрова, в чистой комнате за кофе и коньяком сидят вежливые образованные люди, под окном прохаживается городовой. А вот когда интеллигенты оказались в одном бараке с уголовниками, тем более когда они стали от них зависеть, тут-то миф мгновенно рассеялся.

Как это обычно и происходит с мифами при столкновении с действительностью.
А в середине-конце ХХ века уже совсем другие поколения русских интеллигентов вдруг… начали петь блатные песни. Невероятно проникновение в язык уже самих слов из жаргона уголовников: «блат», «беспредел», «по понятиям». Легко заметить, что как раз «народ» – скажем, жители маленьких провинциальных городков – используют эти слова намного реже, чем городские интеллигенты.

А сами уголовные песни. Как невероятно популярны стали они в 1960-1980-е гг.  в среде студентов, среди интеллигенции самого разного уровня и направления! Из всех русских бардов разве что Татьяна и Сергей Никитины да Булат Окуджава не сочиняли и не распевали подобных песен. Долгое время на них строил свои выступления и народный кумир Высоцкий, пока не обрел собственный голос. В общем, почти все по заслугам любимые, талантливые барды в этом жанре хоть раз да отметились.

У нас часто объясняли с умным видом, что все дело здесь в особой преступности режима Сталина. Мол, если 10 % мужского населения было в лагерях, что ж удивляться? Ясное дело, интеллигенция прониклась мировоззрением окружения, в который попала. Действительно ли это так?

Что же случилось с интеллигенцией?! Какая блатная муха их укусила?!

А никакая. В жизнь пришло поколение, которое не получило «прививки» в виде блатарей, «косящих» под анархистов и получивших мандат на грабежи от имени Совдепии. Или в виде лагерного надзирателя из уголовных. А психология у них принципиально не изменилась: как они считали уголовных частью народа, так и продолжали считать. И как только это стало не опасно, радостно запели блатные песни.

В общем, тут даже не один, а два связанных между собой мифа:
об особой вороватости русских и о том, что «в самом» народе трудно провести грань между честным тружеником и ворюгой.

Миф и есть миф! Как и во всех остальных случаях, его можно и должно испытать строгим знанием, требовать не эмоций и не «мнений», а фактов. Действительно. Кто же, что, у кого и когда именно украл?

Литература:
Бабель И. Конармия // Бабель И. Избранное. М.: Гослитиздат, 1957.
Толстой А. Н. Петр Первый. Собр. соч. в 6 т. Т. 5. М., 1959.
Булгаков М. А. Собачье сердце // Булгаков М. А. Избранное. М., 1992.
Островский А. Н. Доходное место. Полн. собр. соч. в 16 т. Т. 2. М., 1950.
Герберштейн С. Записки о Московии. СПб., 1866.
Штаден Г. О Москве Ивана Грозного. Записки немца-опричника. М., 1925.
Ульфельд Я. Путешествие в Россию датского посланника Якова Ульфельда в XVI в. М., 1889.
Фан-Кленк К. Посольство Кунрада Фан-Кленка к царям Алексею Михайловичу и Федору Алексеевичу. СПб., 1900.
Акунин Б. Алтын-толобас. М., 2003.
Гиляровский В. А. Москва и москвичи. М., 2007.
Стрейс Я. Три путешествия. М., 1935.
Смолицкие В. и Г. История одного песенного сюжета // Народное творчество. – 2003. – № 6.
Пушкин А. С. Собр. соч. в X т. Т. III. М., 1949.
Большая Советская энциклопедия. Вып. 2. Т. 29. М., 1954.
Навроцкий А. А. Утес Стеньки Разина // Любимые песни и романсы. СПб., 2002.
Горький М. Челкаш // Горький М. Рассказы. Очерки. Воспоминания. Пьесы. М., 1975.
Шаламов В. Т. Колымские рассказы. М., 2007.
Герман Ю. Один год. Л., 1965.

Непознанный мир