Завещание комбата

Его называли «покорителем высот», говорили: «Если Батышев зацепился за высоту, то его ничем оттуда не выкуришь! Кремень, а не комбат…» Батышев, богатырь из рязанского села (ныне — город) Кадом, что стоит на речке Мокше в мещерских лесах, был одним из того поколения школьных учителей, которые стали лучшими офицерами, сменив погибших в первый год кадровых командиров.

Несмотря на пять ранений, из которых два были тяжелыми, Сергей Яковлевич оставался на поле боя и в роковые 1940-е, и в лихие 1990-е. Он был одним из ведущих специалистов в мире в области профессионально-технического образования, основателем новой ветви педагогической науки, автором нескольких десятков книг. Для чтения лекций Батышева не раз приглашали в США, Германию, Англию, Италию, Голландию, другие страны. В последние годы жизни Сергей Яковлевич возглавлял Ассоциацию «Профессиональное образование».

Но о своих фронтовых годах Батышев ничего не написал: «Вспоминать войну тяжело. Это была гибель бесконечная…» Мне довелось встретиться и побеседовать с Сергеем Яковлевичем осенью 1996 года. Других столь подробных интервью о войне он не оставил. Думаю, его рассказ останется одним из ценных свидетельств участника тех жестоких боев. Это – правда переднего края, правда русского комбата.

В представлении к званию Героя написано: «Майор Батышев в боях за Советскую Родину при прорыве немецкой обороны в районе Звиняче-Ощув Львовской области за период с 13.7 по 16.7 1944 г. проявил исключительную стойкость, смелость и решительность. Майор Батышев, получив 13.7.44 г. боевую задачу на прорыв вражеской обороны, умело и решительно повел батальон на штурм передовой линии противника. Благодаря смелым и правильным тактическим действиям овладел этой линией и, преследуя противника, уничтожал его живую силу и технику. Искусно маневрируя подразделениями батальона, первым занял селение Теклувка, Божув, Скобелка и ворвался в гор. Горохов, поставив под угрозу открытый фланг противника.

В тяжелые минуты боя при прорыве обороны противника майор Батышев, презирая опасность для жизни, находился всегда в тех местах, где лучше руководить батальоном и где решается успех боя.

…Майор Батышев при преследовании противника, искусном обходе его групп сопротивления и наведения паники в его рядах, буквально обращал противника в бегство, не давая ему никакой возможности нигде закрепиться.

Преследуя бегущего противника по пятам до села Печихвосты и столкнувшись с его свежими резервами, майор Батышев… был тяжело ранен. Превозмогая сильные боли, руководил боем и как верный сын Родины не ушел с поля боя до тех пор, пока не выполнил поставленной задачи и передал командование батальоном только лишь тогда, когда противник поспешно начал отступать».

— Сергей Яковлевич, в представлении к званию Героя говорится об умелых тактических действиях. Вы начали войну солдатом, не имея военного образования, но прошли последовательно ступеньки командира отделения, взвода, роты, начальника штаба батальона… А в завершающие месяцы войны стали уже командиром полка. Что же определило такое продвижение?

— Да, перед войной я окончил только полковую школу. Правда, пришел в армию, имея три курса Московского машиностроительного института.

Должен сказать, что я никогда не хотел быть военным, не чувствовал в себе призвания к этому. Всегда хотел быть ученым. В средней школе, ФЗУ, техникуме, вузе много читал об ученых. В химический техникум пошел, потому что меня буквально поразило описание того, как наш великий Менделеев изобрел таблицу химических элементов, предсказав тем самым открытие даже тех из них, которые стали известны лишь через несколько десятков лет…

Но война заставила учиться другим наукам. 22 июня 1941 года нашу дивизию, которой командовал полковник Гришин (закончил он войну генерал-полковником) из Арзамаса ночью эшелонами отправили в Белоруссию. На станции Орша высадили и мы пошли пешком на запад… Приказали окопаться. Разведка донесла, что немцы наступают большими силами. Рано утром показались танки. Увидев их, некоторые солдаты, особенно призванные из Средней Азии, бросили винтовки, вещмешки — и быстрее в тыл. Действительно — жуткое состояние неопределенности, страха… Самолеты немецкие поливают огнем, артиллерия бьет, за танками — солдаты с автоматами. Стрельба страшная. А у нас и автоматов нет, только винтовки-трехлинейки да бутылки с горючей смесью. Состояние подавленное, казалось — вот и смерть пришла… Кто-то отстреливается, а кто-то просто закопался в землю. Но был у нас командир полка подполковник Фроленков, который уже воевал против японцев с Жуковым на Халхин-Голе, там был награжден орденом Красного Знамени (за форсирование Днепра в 1943 году ему было присвоено звание Героя Советского Союза, а после войны он стал генерал-лейтенантом). Были в полку и еще обстрелянные на Халхин-Голе и Хасане командиры. Они подожгли два танка бутылками с горючей семью. Фроленков говорит: «Вот видите, что может храбрый, который не боится!.. Видите, как танки горят!» И научились мы потом эти бутылки бросать очень хорошо. Я сам однажды поджег танк. Отходишь в сторону по траншее, пропускаешь его и бросаешь с нескольких метров… А некоторые бросали прямо вперед, до десяти метров. Танк загорался как факел. Хотя когда на броне сидят автоматчики, или бегут, стреляя, рядом, все это, конечно, не так просто.

Этот первый день и запомнился как самый тяжелый за всю войну. Помню название той деревни — Тарасовка. Думал: как только война закончится, обязательно на это место приеду. И приехал. Но места того не нашел… Так же как и в Берлине, где меня ранило 22 апреля 1945-го. Несколько раз приезжал, искал — но все уже по-другому застроено…

Через несколько дней первых боев я был первый раз ранен. Получил медаль «За отвагу». Номера своих орденов на память не назову, а той первой награды и сейчас помню — 30607.

- Тех, кто тогда побежал, останавливали?

- Конечно. Но заградотряды появились позднее, в конце 1941 года – в 1942-м. То, что всех бегущих расстреливали – это чепуха, которую может говорить тот, кто не видел этого сам. Бывало так – вся рота, более 100 человек, снималась и бежала. Останавливали. Командира спрашивали: «Почему не удержал?!» Кого-то из таких командиров, может, и расстреляли…

— А вам лично не приходилось бежать?

— Первое время — было. Бегал!.. Идет лавина танков, ты сидишь в окопе с одной винтовкой. Ничего нет. Снимались роты, батальоны, полк снимался! Безо всякого приказа. Доводилось слышать и разговоры о том, что война проиграна, мы нищие, доведены до ручки… Не у всех тогда уверенность в победе была… В 41-м я трижды оказывался в окружении. И трижды выходил. Тысячи людей прорывались… Побывал в котле и весной 42-го, когда проводилась несчастливая для нас Барвенково-Лозовская операция. Немцы писали, что захватили там в плен 240 тысяч человек. Наши давали опровержение. Не берусь судить, но несколько десятков тысяч наших солдат и офицеров попали в плен точно… Я всегда пробивался не в одиночку, а с отделением, которым командовал, потом взводом.

42-й год — это, по-моему, самый тяжелый год войны. Уже победили под Москвой. Внезапности нападения не было. И — такая катастрофа. Отступали с Харьковского направления, пешком прошли до Ростова, от Ростова до Кавказских гор… Немцы уже Бог знает, где… Бросали нам листовки с воздуха: «Ростов возьмем бомбежкой, а Кавказ с гармошкой». Перли и перли с засученными рукавами до Сталинграда…

Вы спрашиваете, почему я рос в званиях? Дело тут в следующем. У нас был очень толковый командир дивизии — Леонид Александрович Колобов. Он перед войной закончил Военную академию имени Фрунзе и остался там преподавать. Очень хорошо разбирался в тактике, знал современную военную литературу. Владел немецким, английским и французским языками. В своей дивизии Колобов организовал систему учебы, доходившую до командиров рот. Их собирали на два—три месяца и обучали тактике, в том числе и на больших макетах местности. Когда я стал командиром батальона, такие занятия проводились очень часто. «Батышев, идешь с батальоном так… Справа — немецкие танки, самолеты. Ваши действия?» Или: «Вы идете, вот большой овраг, в нем село. Будешь брать овраг или нет?» — «В овраг не буду спускаться, там меня немцы могут накрыть». — «А что будешь делать? Дождь же идет. Надо зайти в село и дать солдатам отдохнуть». — «Ничего, — говорю, — окопы сделаю и в окопах буду держать». — «Правильно».

Вот Колобов меня и приметил в командирах роты. Он наблюдал, кто как соображает. Из комбатов враз делал командирами полков или их заместителями, начальниками штабов. Помню, когда мы форсировали Вислу, то находились потом два месяца на отдыхе. Так я не знал, как бы скорее идти наступать. Учеба с утра до вечера. То сам комдив, то его заместитель, то начальник штаба занятия проводит.

Занимались и по карте. Ведь не каждый комбат у нас умел читать карту. Учились ходить по азимуту. Получали вводные, определенную задачу. Ночью, азимут такой-то, через два часа быть там-то. Шли группами по несколько человек, находили нужную точку. Учеба систематическая, непрерывная…

Не могу сказать, как обстояло дело в других армиях, а в нашей 3-й гвардейской это было так. Наш командарм Гордов был очень жесткий человек. Участник еще Первой мировой войны. Не знаю подробностей его судьбы, но вскоре после войны он был репрессирован…

Если бы не учеба нашего комдива, то потери были бы много бóльшими. Офицерский состав ковался в ходе войны. Я был под началом Колобова с конца 42-го, два с половиной года. В этом мне, конечно, повезло. Ведь командиры дивизий были разные… Они тоже нередко выходили из строя. И во главе дивизий оказывались люди, не имевшие высшего военного образования. Порой они много вреда приносили.

Вот, скажем, один пример. После взятия Киева мы наступали на Житомир. Перед нами — высота, причем очень крепко укрепленная. Меня вызывает Колобов и говорит: «Надо эту высоту взять, но надо взять так, чтобы ты, Сергей, остался жив. Ты должен жить». Отвечаю: «Чтобы я остался жив, помогите мне очень хорошо». — «Что тебе надо?» — «Сначала я должен сделать разведку боем, узнать, какие у них огневые средства». Попросил также, как командир штурмового батальона, танковую роту, взвод саперов, эскадрилью самолетов с представителем ВВС. Колобов выслушал, согласился и спрашивает: «Возьмешь высоту?» — «Возьму».

Отделением провел разведку боем, взяли немца-«языка», узнали их систему обороны. Ночью саперы сделали проходы в минных полях. Политработники провели беседу. Кстати говоря, политработники у нас вели большую работу и сами были в большинстве своем люди порядочные, мужественные, находились всегда впереди.

После артподготовки по выявленным огневым точкам поднимаю батальон. Но остались неподавленные пулеметы. Тогда вывожу на прямую наводку приданный артдивизион. Все равно пулеметы стреляют… Даю команду танкистам и летчикам. В масштабе одной высоты были сконцентрированы такие силы, потому что она доминировала на большой площади. И когда эта высота была взята — наша армия и весь гвардейский корпус пошли в этом направлении.

А вот другой пример. Был у комдива один заместитель, не буду называть его фамилии, он погиб потом… По-своему храбрый был человек. Но во время наступления не помню случая, чтобы он не выпивал, после чего делался, прямо скажем, дурак-дураком… Высота есть высота, стреляют, это же война, не поднимешь людей под такой огонь. Он звонит: «Вперед! Давай, поднимайся сам, а то я приеду и тебя застрелю!» Колобов никогда бы себе такого не позволил, но его вызвали на совещание в штаб армии. Я крикнул «За Родину! За Сталина!» (я и сейчас к Верховному Главнокомандующему с подобающим уважением отношусь). Был тяжело ранен в живот снайпером. Хотя, конечно, остался на передовой, пока мы высоту не взяли.

Так вот и гибли наши офицеры… Солдаты залегли, не идут вперед. Артиллерия не подавляет огневых точек. Самолеты, если они есть, — не подавляют. Танки — подрываются на минах. А из штаба жмут: «Что вы там залегли?! Два вшивых фрица сидят, а вы не можете их взять! Вперед! Поднимай в атаку!» Ну и, конечно, командиры поднимают, а в этот момент кто первым встал, того снайпер убил или ранил.

— А орден за эту высоту получили?

— За высоту под Житомиром — орден Александра Невского, а за вторую, — только ту пулю снайпера…

Наступающая сторона всегда несет большие потери. Офицеров выбывало до 50 процентов... Я – командир батальона, у меня пять командиров рот, двое-трое из них убиты или ранены. Командиры взводов – совсем молодые ребята из училищ. Проучился три месяца – и ко мне. Их потери – до 70 процентов. И так после каждого крупного наступления…

- Что же можно сказать о «среднем» пехотном комбате?

- Возраст обычно – от 30 до 35 лет. 95 процентов офицеров-фронтовиков были русские. Украинцы, белорусы – я их включаю туда же, это, считаю, одно и то же. Хорошие командиры были из Осетии. А среди солдат были представлены все национальности страны, все дружно воевали.

— Сергей Яковлевич, а каким образом строились человеческие отношения в дивизии, в вашем батальоне? Не каждого командира солдаты называли «батей»…

— Комдив ко мне уважительно, тепло относился, об этом я уже говорил. Потому что если он мне давал какое-нибудь задание, я его всегда выполнял. И после войны всегда встречались с Леонидом Александровичем, уже генерал-лейтенантом, на день Победы и отмечали этот день хорошо, по-русски…

С солдатами были очень хорошие отношения. Все же я учитель по профессии. Умный и душевный у меня был замполит Иван Овсянников, после войны он стал председателем колхоза в Краснодарском крае, награжден орденами Ленина, Трудового Красного Знамени. Он очень любил работу с людьми и меня втянул в это дело. Беседую в окопе с солдатами: «Давай закурим. Ты откуда?» — Отвечает. — «Как семья? Дети» Расскажешь и о себе. Они видели меня не на командном пункте где-то сзади. Я всегда находился вместе с ними, в атакующих рядах.

Никогда не стремился, да и не мог, наверное, как-то жестко командовать, чисто по-уставному. Скажем, говорю командиру взвода: «Новиков, Иван, вот такое-то село на карте видишь? А где оно будет на местности?» — «Там-то». — «А как ты будешь его брать?» — «Вот так-то». Посоветуемся… Потом говорю: «Но ты возьми обязательно».

- Сергей Яковлевич, вы говорили о больших потерях. А как вы относитесь к высказываниям известного писателя, участника войны Виктора Петровича Астафьева. Он сказал: «Не было никаких гениев. Все это глупости. Залили кровью, завалили немцев трупами. Победил народ, которому вытянули последние жилы».

- Победил действительно народ. Но народ – это ведь не только рядовые, это и наши офицеры, и генералы, выдающиеся, грамотные командиры.

Если Астафьев имеет в виду первые два года войны, то с ним можно согласиться. Тогда нас просто били… Но мы научились воевать. С 1943 года начало проявляться наше превосходство и в технике (подъедут «катюши», дадут залп – и на душе становится хорошо), и в желании победить, и в боевом мастерстве. Потери наши и со стороны немцев стали сопоставимы.

Думаю, что занятия по тактике, о которых я говорил, проводились во всей Красной армии. Может быть, в таких случаях, как у нас, учеба была более широко, грамотно поставлена.

Что еще интересно. Я уже рассказывал о 41-м годе, как испугались мы танков и бомбежки. И вот то же немецкое наступление, но уже в 44-м. Сидишь спокойно в окопе… «Вон, танки идут!» - «Где, сколько?» - спрашиваешь деловито. Настолько привыкли к войне, к этой канонаде и бомбежке… «Самолеты летят?» - «Ну и что…» По свисту пули, не то что снаряда, чувствуешь безошибочно, в тебя летит или нет.

- Что вы сказали бы о противнике?

- Это были первоклассные вояки! Я когда смотрел потом кинофильмы, где наши косят немцев, как муравьев, мне просто смешно становилось. Был такой фильм «Вызываем огонь на себя». Идут немцы волной, а наш автоматчик сидит один и расстреливает эту толпу, бросит гранату – они разбегаются.

- В чем же была их сила и в чем слабость?

- Сила их заключалась прежде всего в железной дисциплине. В высокой организованности. Все гармонично выстроено, хорошее взаимодействие и связь.

А слабость заключалась в том, хотя это, может быть, и банально, что все же мы защищали свою Родину, а они – нет. Мы проходили через сожженные деревни, разрушенные города, освобождали людей из неволи. Это поднимало нас, вселяло уверенность в победе.

Немцы отступали только тогда, когда видели, что держаться здесь бесполезно. Сражались, но до определенного момента, до тех пор, пока есть возможность отойти, уцелеть. Жизнью они не пожертвуют… Этого у них не было.

А когда вступили в Германию, немцы начали сдаваться пачками. Одного из них назначили старшим: «Давай, веди». Тот просит «папир» – бумагу. Давали ему такой документ, предупреждали: «Если хоть один убежит, тебя расстреляют». – «Не беспокойтесь, все будет в порядке».

- А Бога в годы войны не доводилось вспоминать ? Может быть, в какой-то страшный момент?..

- Было!.. Приходилось вспоминать! Не крестился, а Бога вспоминал. Вот когда Вислу форсировали, на середине реки немец бросил ракеты, как дал огнем!... Да много было случаев, всех не упомнишь…

И бабушка моя, и мать были очень религиозные. До 15 лет, до окончания школы, мать водила меня в церковь. Когда я уезжал учиться дальше, она также привела меня в храм. «Как же, – говорит, – не пойдешь в церковь, я не знаю, что с тобой будет». И я молился до 15 лет. А потом ФЗУ, техникум, комсомол, атеистическое воспитание. Но что-то в душе осталось с тех пор…

- Какие книги о войне вы бы выделили?

- Правдиво написана повесть Виктора Некрасова «В окопах Сталинграда». Сильная вещь, «Дни и ночи» Симонова с ней не сравнить. Хорошо пишет фронтовик-артиллерист Юрий Бондарев. Песню «На безымянной высоте» могу слушать бесконечно...

— Сергей Яковлевич, и вот Победа. Вы — 29-летний подполковник, уже комполка, Герой, весь в орденах…

— Но, как уже говорил, всегда знал, что военная карьера — не для меня. Каждому — свое.

В Саратове я закончил институт, работал директором индустриально-педагогического техникума. Кстати, учился у меня и Юрий Гагарин, мы с ним потом уже встречались.

Я сам в свое время закончил школу ФЗУ и меня всегда увлекал процесс изготовления какой-либо детали, создание чего-то своего, нового. Думалось: что-то я должен сам сделать, иначе зачем же я родился?! Как же я жизнь проживу и ничего не создам? Обучение ребят техническому мастерству и стало моей судьбой.

— Сергей Яковлевич, а не кажется вам, что день смутный, сегодняшний напоминает чем-то 1941—1942 год?..

—Сейчас положение во многом хуже, чем было тогда! Скажу только о своей работе. Педагогическая наука сейчас в нашей стране находится в катастрофическом положении. Средства на исследования выделяются мизерные. По технической оснащенности учебного процесса России находится на 42-м месте в мире. Это вполне объективная цифра.

Подготовка рабочих кадров резко отстает даже от того низкого уровня техники, который сейчас внедряется в России. Рабочих высшей квалификации в США в два с половиной раза больше, чем у нас, а рабочих низкой квалификации у нас в три раза больше, чем у них. Сколько высококвалифицированных рабочих из бывших передовых отраслей промышленности ушли невесть куда…

Если в 1960 году квалификация рабочей силы отставала от темпов развития техники на 0,3 разряда, то в 1996 году уже на целый разряд. По международным оценкам — если такое отставание достигает 0,4 разряда, то промышленные предприятия должны быть остановлены… Около 75 процентов брака машиностроительной продукции и около 30 процентов поломок инструмента происходит из-за массового включения в производство неквалифицированной рабочей силы.

— Чем же занимается ваша Ассоциация «Профессиональное образование»?

— Наш коллектив постоянен более десяти лет. Вырабатываем теоретические положения, методики профессионального образования, издаем книжки. Повышаем квалификацию групп работников профобразования. Но у заказчиков нет денег…

Русские учителя — одни из лучших в мире. Все пока еще зиждется только на их патриотизме…

В заключение той беседы Сергей Яковлевич передал мне пару страниц, на которых сам написал ответы на те вопросы, которые считал для себя важнейшими. Эти строки, думаю, можно назвать завещанием комбата...

— Что является главным в вашей жизни?

— Активный труд на пользу обществу, ставить перед собой реальные задачи и добиваться их выполнения.

Любимому делу легко учиться и продолжать совершенствоваться даже в моем почти 85-летнем возрасте (а вместе с фронтовыми годами — то 95); за любимым делом не замечаешь усталости, любимое дело порождает творческое отношение к труду. Ведь творческая работа несет отпечаток личности. Считаю, что потенциально талантлив каждый человек, но чтобы талант проявился, нужна прежде всего любовь к своему делу, а такая любовь непременно укажет путь к мастерству. Отношение к труду как главной обязанности человека требует от него не мгновенного порыва, а вложения в свою работу всех его способностей и сил.

— Во что вы верите?

— В мудрость, доброту и мужество народов, населяющих нашу многострадальную Русь, их решительность в нужное время.

— Мужество, подвиг. Что значат для вас эти слова? Кто в минуты тяжелых испытаний способен проявить мужество, совершить подвиг?

— Во-первых, я разграничил бы эти понятия. Под мужеством я понимаю способность человека переносить невзгоды. Ведь беда может обезволить и обессилить человека. Но она может вызвать в нем и прилив новых сил. Например, у человека сгорел дом, осталась без крова семья, хозяин дома, стойко перенося превратности судьбы, не паникует, а ищет выход из создавшегося положения. В данном случае мы говорим, что этот человек мужественный, такой человек заслуживает уважения. В обыденной жизни самым большим мужеством считаю говорить правду тому, кому она предназначена. Если я считаю себя правым, то никогда не посчитаюсь с чьим-либо мнением, чтобы доказать свою правоту и действую так, как подсказывает моя совесть и сердце.

Конечно, от этого в жизни я немало страдал от некоторых высокопоставленных чинов. Ведь высокой скалы достигают не только орлы, но и ужи.

Жизнь человеческая неповторима, второй жизни не бывает. Каждому человеку хочется жить. Но человек, выполняя поставленную перед ним задачу, сознательно рискует своей жизнью, осознавая, что может быть он последний раз видит этот мир. Под подвигом (героизмом) я понимаю мгновенную мобилизацию всех сил для преодоления, казалось бы, безвыходного положения. Трусливому от природы человеку никакой случай не поможет, трус скорее погибнет. Я был свидетелем массового героизма при форсировании Днепра, Вислы и штурма Берлина, потому что участвовал в этих операциях. Смелый человек борется до конца, он больше других отдает себя служению Родине. И это не банальные слова. Смелый человек — сильный человек, — он проявляется в делах, а слабый — в намерениях. И все же главное в этом вопросе вот что: чтобы совершить подвиг, надо несколько минут, но готовится он всей предыдущей жизнью.

— Был ли учитель в вашей жизни, которого вы часто вспоминаете по прошествии многих лет?

— Не только я, но и немногие оставшиеся в живых мои сверстники всегда при встрече вспоминаем нашу учительницу русского языка и литературы Киняпину Евгению Ивановну. А когда приезжали на родину, обязательно ходили на ее могилку. Вроде и банально сегодня звучат ее слова, но в наши годы они врезались прочно в память:

— если хочешь хорошим сделать своего друга, сделай сначала себя;

— заботься о других и у тебя будет много друзей;

— не обвиняй своего товарища, а старайся понять его;

— чтобы создать хорошее имя, нужны годы усилий, а чтобы потерять его, достаточно одного неверного шага.

Прошли многие десятилетия и, может быть, стерлись в нашей памяти черты ее лица и забылись огоньки ее живых, горячих и ласковых глаз, но та пламенная вера в человека, те искры любви к труду и знаниям, какие она заложила в наших сердцах, не померкнут никогда. Вечная ей память.

— Что значит для вас праздник Победы?

— Думаю, для всех, прошедших дорогами войны и переживших ее, день Победы является самым радостным, самым ярким праздником. Проходят годы, отделяющие нас от далекого мая 1945 года, нов сердце моем не ослабевает боль утраты фронтовых товарищей, друзей. Они навсегда остались в памяти моей. Иногда хочется сказать: «Простите, друзья, что я остался жив».

Я горжусь, что в трудное время находился в действующей армии и внес скромный вклад в разгром фашистской Германии. Ну, и, конечно, рад, что остался жив. Ведь каждое из пяти ранений могло быть смертельным…

Мне в жизни придает силы сознание нужности и важности мной содеянного. Я счастлив, что по-прежнему нахожусь в строю, крепок духом, что жил и живу до предела насыщенной напряженной жизнью. Есть латинское изречение, с которым я полностью солидарен: «Я сделал, что мог, и пусть, кто может, сделает лучше». А я добавил бы… и больше…

Фото Павла Кривцова

Алексей Тимофеев. Специально для Столетия