Олесь БУЗИНА. Mein lieber Petersbourg. Часть 2

Продолжение. Начало читайте ЗДЕСЬ 

Вот первая мысль, которая явилась мне, когда я поднялся из метро на Невский и прогулялся по центру города: конечно, Петербург – колыбель революции, но тут были какие-то другие большевики! Они тоже «экспериментировали» и расстреливали. Но они же оставили памятник Екатерине Великой. Прямо на Невском оставили! И памятник Александру III тоже оставили, пусть и перетащили его, как злые дети, со Знаменской площади во двор Русского музея. Если, идя по направлению к Неве, свернешь с Невского проспекта направо, то возле Инженерного замка увидишь Петра Первого в исполнении Растрелли. А налево пойдешь – попадешь к бронзовому Николаю I, вздыбившему коня напротив Исаакиевского собора. Еще несколько шагов – и ты уже возле другого Петра I – Медного всадника на берегу Невы. Просто заповедник монументального монархизма!

А в Киеве, кроме памятника князю Владимиру на днепровском склоне, уничтожили все – и Николая I напротив университета, и Александра II на Царской (ныне Европейской площади), и Столыпина возле городской Думы, где теперь Майдан Незалежности. Но, кроме того, что в Петербурге были несколько другого сорта большевики, там еще и совершенно не было петлюровцев. Поэтому Киеву историческую память отбили, заменив ее сидящим, как на горшке, Грушевским возле Дома учителя, а в Петербурге она осталась.

В двух городах тебя не покидает ощущение, что ты наяву возвращаешься в прошлое – в Венеции и в Петербурге. Это от сохранившейся архитектуры – все исторические декорации уцелели. Идешь по ночной Венеции и кажется, что сейчас прямо из стены вынырнет Казанова в маске, крадущийся на очередное свидание. А в Петербурге в любой момент ждешь, что из-под арки Главного штаба появится конная колонна кавалергардов или пеший строй семеновцев, шагающих на смену караула в Зимний. Как там у Алексея Толстого? «А, помнишь Петербург? Морозное утро, дымы над городом. Весь город – из серебра. Завывают, как вьюга, флейты, скрипит снег – идут семеновцы во дворец. Пар клубится, иней на киверах, морды гладкие, красные. Смирна-а-а! Красота, силище!»

Семеновцы исчезли, а все остальное осталось – хоть «Гибель империи», хоть «Рождение нового мира» снимай.

По странному стечению обстоятельств, большинство моих любимых писателей жили в Петербурге. Пушкин – раз. Лермонтов – два. Гоголь – три. Гумилев – четыре. Алексей Толстой – пять. Зощенко – шесть. Николай Алейников – семь.

Собственно, только трое из этой моей личной десятки не петербуржцы – киевско-московский Булгаков, завсегдатай пражских пивных Гашек и уроженец города Броды в Галиции Йозеф Рот, проблудивший всю жизнь между Львовом, Веной, Берлином и Парижем. Семь против трех – явный перевес остается за Петербургом. И еще есть одиннадцатый, не влезающий в десятку (но, как же без него обойтись?!), Александр Дюма – парижанин, умудрившийся описать Петербург в «Учителе фехтования» еще до того, как туда съездил. Выходит, и его град Петра взял в плен, несмотря на то, что в XIX веке Париж был центром мироздания.

В петербуржских гостиницах почему-то до сих пор справляются о цели визита и роде занятий постояльца. «Помещик из Малороссии, – ответил я на рецепции. – Так и пишите: продал урожай и приехал развлечься в столицу империи».

Мою малороссийскую шутку оценили. Хотя, разве это шутка? В Малороссии у меня 12 соток земли и даже один крепостной – Тарас Григорьевич – гоголевская «мертвая душа», выкупленная государем-императором, которую я вернул в естественное состояние. Еду теперь на нем по большой литературной дороге, собирая урожай с «Вурдалака». Так сказать, разбойничаю потихоньку.

Я внимательно читаю отзывы на свои путевые заметки. После первой подачи «Mein lieber Petersbourg» кто-то из злопыхателей задался вопросом: зачем Бузина поехал в Питер? Не доказательств ли шевченковского триппера в имперских архивах искать? Да будет известно любопытствующим, эти доказательства находятся значительно ближе – в Киеве в Институте литературы. Там хранится оригинал письма Великого Кобзаря к его другу Виктору Закревскому от 10 ноября 1843 года, где он в подробностях и весьма художественно, хоть и с грамматическими ошибками описал свои венерические страдания: «Постыгла мене долоня судьбы. або побыла лыха годына... у мене оце съ тыждень уже буде якъ я одъ якоись непортебныци або блудныци нечестывои купивь за тры копы меди, и знаешъ яку я цяцю купив... стогну та проклынаю все на свити! а п..., задув уже як и зовуть... ныжче пупа лыхо».

Сия поучительная для блудодеев эпистола опубликована была академиком Сергеем Ефремовым еще в 1929 году в полном собрании сочинений Шевченко. И процитирована мною во второй части «Вурдалака» – в главе «Амур и триппер». Очень жаль, уважаемый читатель, что вы так отстали от новейших тенденций литературоведения – если отсчитывать от публикации Ефремова, то больше, чем на 70 лет! Стыдитесь своего дремучего невежества.

А в Петербург я ехал, чтобы сходить в гости к Пушкину – на набережную Мойки, 12, где была его последняя квартира. Там уже после прогулки по экспозиции у меня состоялся забавный разговор. Одна из дам, хранящих этот музей, с экзальтированностью истинной пушкинистки спросила:

– Вам понравилась экскурсия?

– Отличная! – ответил я. – Но стрелять нужно было точнее!

Моя собеседница пришла в ужас:

– Что вы! Пушкин был бы тогда убийцей!

– Ну, был бы. Зато сколько бы еще написал! Мог бы раньше Тургенева настрочить «Записки охотника», начав с главы «Как я подстрелил Дантеса». А так Дантес уехал во Францию, употребил там множество девочек и открыл компанию по газовому освещению Парижа. Кому, спрашивается, лучше?

Пушкинистка возмутилась:

– А вы знаете, что Дантес был гомосексуалистом и жил со своим приемным отцом?

– Слышал что-то такое. Может, и жил. Я свечку не держал. Но, заметьте, в данной истории Дантес ударял не за Пушкиным, а за его супругой.

Мой аргумент окончательно вывел даму из себя и она воскликнула с той дамской логикой, которая одинаково и в Киеве, и в Петербурге, и на родине предков Пушкина – в Эфиопии:

– Как вы вообще можете сравнивать Пушкина и Дантеса?

– Но я же сравниваю их не как поэта и офицера, а только как стрелков!

– Вы говорите как не русский человек!

– Разве быть русским – это во всем оправдывать «негра» Пушкина?

Вот в таких милых беседах я проводил время в Петербурге. Но не только в них. Полдня я провел в Артиллерийском музее – огромном кирпичном здании, где собрано, кажется, все оружие, которым воевали Русь, Россия и Советский Союз за свою историю. Там нет только ракет стратегического назначения. А все остальное – сабли, ружья, пушки, мечи, бердыши – строго в хронологическом порядке расставлены в старинных залах. На стенах – картины былых сражений. В витринах – мундиры и погоны. В одном зале экспонировался рыцарь верхом на закованной в латы лошади. Любопытно, но хвост лошади тоже покрыт бронированными чешуйками. Еще любопытнее, что петербуржцы посещают такие чисто «мужские» музеи вместе с девушками. В залах было полно влюбленных пар, возбуждающихся при виде пушечных стволов и уютных, как дамские ротики, мортир.

Сходил в Юсуповский дворец – естественно, посетил в нем ту комнатку, где травили Распутина, а он кушал яды да нахваливал, демонстрируя худосочной аристократии богатырское мужицкое здоровье. Сделал отличный снимок ночной Петропавловской крепости в порывах снежной вьюги. Три дня пролетели, как один. А потом снова было нужно в Киев – к выборам, бесконечным спорам о Тимошенко и Януковиче, и о том, в какую Европу пойдет Украина. Или поползет, обессиленная энергичным юлькинско-ющенковским правлением.

И напоследок: когда очередной нацманьяк с пеной у рта будет доказывать, что в Украине этой самой Европы больше, чем в России, замечу: в Киеве с Крещатика выгоняют предпоследний книжный магазин – «Сяйво». А в Петербурге на Невском «Дом книги» торгует до 11 вечера. Кроме него, книжных на этой улице я насчитал четыре. Из них один – круглосуточный, работающий вообще без перерыва. Вот такая Европа получается, господа...

Олесь Бузина