Веселые нравы выдающихся профессиональных украинцев

Сложно представить, но еще сто лет назад большинство жителей земель, ставших современной Украиной, не знали слова «украинцы». Его не знали те наши прадеды, что жили восточнее речки Збруч и входили в Российскую империю. Но и тем, что жили западнее Збруча и были подданными императора Австро-Венгрии Франца Иосифа, сие слово тоже было неведомо. «Почуваю себе русином», — писал в начале XX века в статье «Дещо про самого себе» Иван Франко.

А в мемуарах известного петлюровского атамана Юрка Тютюнника есть комичный эпизод, как он в 1917 году решил сформировать «сознательную» украинскую часть. Цитирую дословно:

«Прибуло щось до семи тисяч. Відкриваючи віче, я запропонував:

— Хто поміж вами українці, піднесіть руку догори!

Піднеслося не більше трьохсот рук.

— Малороси! Піднесіть руки!

Піднесло руки коло половини присутніх.

— Хахли! Піднесіть руки!

Знов піднесла руки добра третина.

— Українці, малороси і хахли! Всі разом піднесіть руки!

Понад головами кількатисячної юрби піднісся ліс рук».

Я ничего не придумываю. Это пишет знаменитый генерал-хорунжий УНР, расстрелянный в 1930 году ГПУ. Его воспоминания о делах бурной молодости вышли за границей. В отличие от нынешних политиков и «науковців», он действительно воевал за идеал Украины оружием, а не языком. Поэтому его словам я верю. Они передают впечатляющую картинку человеческого материала («биомассы», по знаменитому выражению Юлии Владимировны), из которого профессиональные украинцы сто лет назад стали создавать новую нацию.

Возможно, кого-то удивит словосочетание «профессиональный украинец». Но оно абсолютно адекватно характеризует ту маленькую группу интеллектуалов, которые решили воплотить в действительность новый политический проект — пересадить его из теплицы собственных умственных конструкций на чернозем расплывчатого географического понятия, каким была тогда Украина.

Профессиональным украинцем был Симон Петлюра, живший до Первой мировой войны за счет издания в Москве русскоязычного журнала «Украинская жизнь». (Журнал, кстати, расходился очень туго — количество подписчиков постоянно падало). Таким же «профессионалом» украинского дела был и Михаил Грушевский, собиравший гранты на НТШ («Наукове товариство ім. Шевченка») во Львове, с чего и процветал, строя дома на территории Киева и оставаясь «верноподданным» Российской империи.

То, что империя развалится, он не подозревал. Не было у него дара исторического пророчества — иначе не построил бы еще и «виллу» во Львове — за линией будущего фронта мировой бойни.

В мемуарах известного украинского деятеля Евгения Чикаленко — издателя и редактора газеты «Рада» — есть эпизод, как он посоветовал в 1913 году Грушевскому после жуткого финансового скандала уехать из Львова в Киев. А тот обиженно ответил, что еще не выслужил австрийскую пенсию во Львовском университете и не так богат, чтобы ею пренебрегать. Цитирую и тоже дословно:

— Але ж мені, — каже Грушевський, — лишається тільки трохи прослужити до половинної пенсії (емеритури) урядової.

— Та хіба ви, — кажу, — не обійдетесь без тої пенсії? Ви ж людина, слава Богу, заможна, я б на вашому місці покинув ту пенсію і навіть більше: я б подарував якійсь інституції і віллу у Львові, щоб галичани не мали приводу закидати вам користолюбіє і говорити, що ви наживалися з Наукового товариства, як вони це говорять тепер, і навіть написали в тій анонімній брошурі, що ви свою велику «Історію України» друкували на кошт товариства.

Грушевський, страшенно почервонівши, відповів на це:

— Не такий-то вже я й заможний, щоб зрікатись пенсії та ще й дарувати свою віллу».

«Очевидно не стало в нього духу зробити величний жест», — завершает свое повествование Чикаленко.

Сам Чикаленко такие жесты делал постоянно. И он, и Грушевский были детьми богатых родителей. Но наследством, полученным от отцов, распорядились по-разному. Богатейший потомственный дворянин Чикаленко — владелец поместья в Херсонской губернии, которое он сдавал в аренду, чтобы не заниматься делами самому, яхты на Днепре, дома в Киеве и дачи в Крыму — избыток доходов тратил на «українську справу», как другие тратят на дорогую любовницу. Это спасало его от скуки. Он был из плеяды последних украинцев-любителей — персонажем уходящего панского сословия. Вроде тех панов, которые за полвека до описываемых событий спонсировали Шевченко, выпуская за свой счет его «Кобзарь».

Чикаленко точно так же выделял деньги на одну из первых украиноязычных газет «Рада», редактором которой и являлся. Газета выходила себе в убыток, но ее редактор-издатель регулярно покрывал дефицит из собственного бездонного кармана. Себя он считал очень важной персоной — воспитателем украинцев. Но впоследствии с изумлением отметил после революции, что же получилось из его педагогического эксперимента. В 1921 году уже в эмиграции он писал своему приятелю из Вены не без юмора: «Бачив масу українців, і багато між ними «гадких утьонков», що я висидів в «Раді» і за діяння яких тепер доводиться червоніти».

Под «гадкими утьонками» он подразумевал тех деятелей УНР, которые с таким блеском провалили замечательную идею, выношенную Чикаленко, и вместе с ним оказались за границей, не выдержав конкуренции с другими экспериментальными проектами — большевистской красной Россией и ее дочерью — УССР.

В непосредственной бюрократически-боевой деятельности по созданию новой державы Чикаленко никогда не участвовал. Не был не только министром у Скоропадского или Петлюры, а даже рядовым членом Центральной Рады. Не барское, знаете ли, дело. Российский монархизм, который исповедовали его предки, когда накапливали свои богатства, в нем причудливо мутировал в такой же монархизм, только прозападный. До конца жизни он грезил принцем из австрийских Габсбургов или германских Гогенцоллернов, который сядет на украинский престол. Ждал во время Первой мировой войны немцев как избавителей! Буквально готов был распластаться перед ними. Дочь Чикаленко вспоминала, когда немцы заняли в 1918 году Киев, и один из офицеров оккупационной армии зашел к ним в дом, «батько з серцем устав і сказав уже по-українськи, не пробуючи боротися з труднощами німецької мови: «Краще я буду німецьким наймитом, ніж братом москалів! Переклади йому це». И добавил уже по-немецки: «Вы сделали из поляка европейца!»

ВИННИЧЕНКО СОВЕТОВАЛ ОТРАВИТЬ ЛОШАДЕЙ

Профессиональные украинцы начала XX века были настроены антирусски и, следовательно, прогермански. В этом смысле мемуары Чикаленко — очень показательный документ. Всех деятелей «національного відродження» их автор знал, со всеми общался, все они вылупились, по его мнению, в его гнезде из тех яиц, которые он же и отложил. Можно сказать, целую Украину высидел дедушка! Памятник бы ему за это — прямо верхом на лукошке с горой яиц!

И вот начинается Первая мировая война. Подданный Российской империи Чикаленко приезжает в Москву, чтобы найти еще одного такого же подданного — будущего премьер-министра украинского правительства Владимира Винниченко. Тот — мужчина в полном расцвете сил, прославившийся до войны своими полупорнографическими литературными произведениями — не в армии, как можно было бы предположить, а в санатории — «закосил».

«Винниченка я застав у санаторії, — пишет Чикаленко, — як завжди, жвавого, повного енергії та надії на те, що німці вщент розіб’ють Росію і, може, зроблять з України окрему державу, як це планував, як кажуть, ще Бісмарк. Ми пробалакали майже цілу ніч».

Но разбить Россию оказалось не так-то легко, как думали друзья. Она упорно сопротивлялась, воюя одновременно против Германии, Австрии и Турции, и даже однажды потребовала у помещика Чикаленко как своего подданного лошадей для нужд армии. Помещик обиделся. Ему было жаль лошадей. Особенно племенных жеребцов. Уряднику он ответил, что обычных лошадей, так и быть, даст, а жеребцов и кобыл, предназначенных на расплод, все равно оставит, поскольку имеет от министерства «свідоцтво, що вони не підлягають військовій службі». Урядник пытался воззвать к его патриотизму и даже заявил, что соседи-помещики уже заплатили свой «долг» императору конским составом. Но Чикаленко уперся — жаль лошадей и все! И в сердцах поплакался приехавшему к нему в гости после санатория московскому другу: «Коли Винниченко почув оце, то радив мені ліпше отруїти тих жеребців, ніж давати їх до війська; жеребців і кобил я таки не дав і в мене забрали лише робочих коней».

К слову сказать, впоследствии в революционные дни вся эта конюшня все равно пропала. Царское государство, защищавшее дворянина-фантазера Чикаленко, исчезло, а мужички, плохо понимавшие его новаторские идеи этностроительства, просто увели и жеребцов, и кобыл с барского двора и подались в махновцы.

ГРУШЕВСКИЙ ЗАЖАЛ ПЯТЬ ТЫСЯЧ РУБЛЕЙ ОТ ПАРТИЙНЫХ ТОВАРИЩЕЙ

Выбор идеологической ориентации первыми профессиональными украинцами часто зависел от причин, которые читателю бы даже в голову не пришли. В 1917 году всеобщее удивление вызвало то, что председатель Центральной Рады Грушевский объявил себя социалистом, примкнув к партии украинских эсеров. Понятное дело, Винниченко или Петлюра — люди без собственности, типичные представители творческой интеллигенции. Им только в социалисты и податься! Куда же еще? А Грушевский — почтенный домовладелец, построивший перед самой войной многоэтажный доходный дом на Паньковской и лупивший три шкуры с жильцов — типичный буржуй. Его-то как к голозадой молодежи занесло? А отгадка, оказывается, проста.

Открываем те же мемуары Чикаленко. Весна 1917-го. Грушевский только-только приехал из Москвы в Киев, чтобы приступить к работе в Центральной Раде, но хочет избраться еще и в общероссийскую Государственную Думу. Но для этого нужен имущественный ценз.

«Грушевський спитав мене, як я думаю — чи безпечно тепер робити купчу на землю, яку він сторгував, щоб мати самостійний ценз по повіту до Державної Думи, щось коло 100 десятин. На це я відповів йому: «На мою думку, не варто купувати землі, бо Установчі збори, на яких переважатимуть селяни, певне, реквізують поміщицькі землі за ціну дешевшу, як ви за неї заплатите». Так він землі і не купив».

Желание получить землю на шару и толкнуло Михаила Сергеевича в объятия украинских эсеров. К тому же и жених дочери Александр Севрюк оказался из этой партии. В результате весь Киев удивлялся, почему вслед за Винниченко должность украинского премьера получил никому не ведомый «киндерсюрприз» эсер Голубович, а послом в Германию отправился тот же Севрюк. А виноваты были всего лишь дочь на выданье да не купленная по жадности земля.

Завершая свой рассказ, Чикаленко повествует, что сразу же после того, как Грушевский перехотел покупать землю, на заседании Общества помощи украинской литературе, науке и искусству (в оригинале: «Товариству підпомоги українській літературі, науці і штуці») решили сброситься по пять тысяч рублей на газету «Рада», находившуюся на грани банкротства. Дали почти все, кроме известного композитора Николая Леонтовича, отличавшегося прижимистостью, и все того же бородатого господина, который сидит теперь в виде памятника в Киеве под Домом учителя: «Грушевський сказав, що у нього немає грошей; я ж не мав сміливості сказати йому, що він же роздумав купувати маєток, то гроші зосталися вільні».

Как и лошади Чикаленко, денежки Грушевского тоже пропали — во время революции их съела инфляция.

ЗА ДЕНЬГИ НАЦИОНАЛИСТУ МОЖНО ПИСАТЬ НА ЛЮБОМ ЯЗЫКЕ — ДАЖЕ ПО-РУССКИ!

Самым веселым и противоречивым персонажем из компании профессиональных украинцев был все тот же «конский палач» Владимир Винниченко. В 1910 г. он издал в сборнике «Земля» в Москве повесть «Честность с собою». Причем на русском языке. Завистливые коллеги по профукраинству стали упрекать автора: почему, мол, не на будущей державной мове? В письме в газету «Рада» Винниченко оправдывался, что сначала написал повесть по-украински и даже послал ее в Литературно-научный вестник во Львов, который редактировал Грушевский. Но Вестник отказался печатать произведение Винниченко, «бо передплатники і так докоряють редакції, що вона містить аморальні твори».

Тем более что герои повести были списаны с молодого Петлюры, еще одного украинского деятеля — Порша, а также самого автора и живо обрисовывали их сексуальные нравы. «Господи! — восклицал Чикаленко. — До чого може дописатися людина! Всі жінки в повісті тільки й думають, тільки й роблять, що віддаються любимим і нелюбимим і просто навіть незнайомим молодим і здоровим мужчинам у номерах… Всі жінки в повісті Винниченка рвуться «до бугая». И добавил, что, прожив полвека на свете, таких людей и не видел. А Грушевский заметил, что повесть написана только одним органом и просил сменить тему, «бо прочія часті тіла ображаються».

Тем не менее за этот шедевр по половому, а не национальному вопросу в России Винниченко заплатили целых 2500 рублей — в четыре раза больше, чем он бы, по словам Чикаленко, получил во Львове в Литературно-научном вестнике. И будущий премьер-министр независимой Украины не выдержал — продал «москалям» свои эротические фантазии.

Олесь Бузина