Плацкарт

В плацкартном вагоне — свои правила поведения. Свой стиль общения.

Немецкий Platzkarten-Wagen самой своей структурой пространства не подразумевает французской отчуждённости Сoupé, столь характерной для современного русского среднего класса, путешествующего в уединённости своих железнодорожных "квартетов" — с первого по восьмой.

Нет у него и столь же неизбежного tête а tête спального вагона, когда ваше "Здравствуйте!" неизбежно должно дополняться и представлением по имени. Здесь имя может возникнуть позже, когда есть о чём поговорить.

Плацкартный вагон — единое пространство. Перегородки лишь для вида. Полки короткие, места мало. Пятьдесят четыре человека едут в том же объёме, в котором в купе или в спальном вагоне путешествуют или тридцать шесть или восемнадцать. Noblesse oblige, чёрт побери. "Положение обязывает!"

Вагон — пространство общения. Простого человеческого общения, от которого трудно уйти в свой личный детектив Донцовой или в сканворд "Самый умный!". Всё равно вытащат оттуда и втянут в совместное общение.

"Куда едете?"

"В Павлоград, к бабушке".

"А сами откуда?"

"Из Дубны".

"Ядерщики, что ли?"

"Да нет, воспитательница в детском садике. А муж — хлеб развозит на машине".

"А сорванца как зовут?"

"Даниил".

Младшее поколение семьи в этот момент с соседней нижней полки шумно стреляет из игрушечного автомата в незнакомого дядю и бросает вперёд воображаемую гранату. После чего — восторженно кричит: "Оптимус Пгайм! Атоботы — пегёд!"

Ага, "Трансформеры". Ясно.

"Ну, Даниил, а кого ещё из трансформеров ты знаешь?"

"Мегагон!"

"В смысле, Мегатрон?"

"Ага"

"А Мегатрон — плохой?"

"Да! Мегатгон — плохой. А Оптимус Пгайм — хороший! Атоботы — пегёд!"

В три года жизнь понятна и ясна. Справа — плохие, слева — хорошие. Автоботы против десептиконов. Наши разноцветные, а "ненаши" — неприятного серого цвета.

В вагоне появляются два милиционера. Рутинная проверка миграционных карт и идентификационных документов. Молодую парочку из соседнего купе просят пройти в тамбур, попутно разворачивая какую-то засаленную бумажку. Двое серых поволокли в тамбур двух разноцветных. У девушки, судя по всему, просрочена регистрация. Где наши? Где "чужие"?

Через пять минут парочка возвращается, а милиция уходит дальше по вагону. Вполголоса слышится: "Да хотели просто штраф своровать".

Своровать. Слово откуда-то из времён Петра I. "Вор, учинивший вред государю нашему...". Где воры? Кто из них? Серые или разноцветные?

Напротив, вместе с парочкой, едет здоровенный мужик. Мужик прилетел из Казахстана и едет к брату в Орёл. Мужик суров, как и любой технарь. А русский технарь из Караганды суров если не в кубе, то в квадрате — точно.

"А что казахи? Да нет, нормальные, в общем-то люди. Но, блин, у них же мечта — сесть в кабинете с папочкой под мышку — и взятки собирать. Но чтобы русские на них работали. Они так и говорят в глаза — нам нужны рабы и проститутки".

"И что? Вы себя рабом чувствуете в Караганде?"

"Да нет, конечно. Я автослесарь, а казахи, в массе своей, технику не любят. Поэтому хрен кто мне не заплатит за мои знания!"

"Ну вот видите — и кто после этого рабы и проститутки? Видели, сколько таджиков и узбечек в Москве вкалывает на самой грязной работе? А она там ведь просто есть, а где-нибудь в Фергане её хрен сыщешь".

"Это да. Точно сказали. Я про Узбекистан даже и говорить не хочу — сам знаю, как там хреново. Но ведь даже в Казахстане всё порушили! Ведь уже ничего не могут сами сделать — только вместе с иностранцами что-то из-под земли выкопать и продать. Даже сельское хозяйство просрали! А надо было всего-то казахских немцев оставить. Золотые люди, хочу вам сказать".

"Верю".

"А вы знаете, что Назарбаев по-русски и по-казахски совсем разные вещи говорит? На русском он за мир и дружбу с Россией, а по-казахски говорит, что русские — это колонизаторы, которые ничего хорошего для Казахстана не делали!"

"Да, слышал об этом. У нас, на Украине, похожим образом себя политики ведут. Внутри страны — одно, а на экспорт — совсем другое".

"Я вам так скажу — политики — они самые большие проститутки и есть. И народ свой в рабстве держат. Причём, чем громче кричат о нации — тем сильнее цепи, которыми народ прикован".

"Да, есть такое".

"А вас как зовут?"

"Алексей".

"А меня — Женя".

Есть о чём поговорить. Язык-то — один и тот же. Украина. Россия, Казахстан — пока не представился откуда родом (живу сейчас, прописан, еду из, еду в) — все "граждане плацкартного вагона". Все путешествуют в "пространстве карты" от Балтики до Тихого океана и от Северного Ледовитого до отрогов Тянь-Шаня.

Просыпается старушка на боковой полке. Кашляет. Виновато ловит взгляды всего отсека и соседних полок и говорит: "Это астма. Не бойтесь. Я не заразная".

Полки короткие, места мало. Пятьдесят четыре человека едут в том же объёме, в котором в купе или в спальном вагоне путешествуют или тридцать шесть или восемнадцать. Кашель лучше объяснить сразу, чтобы не подставить соседей.

У старушки очень правильная речь, без украинского "шо" и без русского новояза "ихние" и "ложить". Бабушке 84 года, она едет в Днепродзерджинск, к внучке.

"Сама-то я из Павлова Посада".

"А не страшно в такую даль, да ещё и с пересадками, ехать на поезде?"

"Да ты что, милок! Я ведь это сейчас уже такая старая стала. Раньше я ведь от самого Павлова Посада и до Днепродзерджинска на электричках ездила. Долго, трое суток ехала — зато бесплатно. Я ведь хоть и не воевала, да льготу малую от государства всёж получила. Можно мне теперь бесплатно на электричках ездить".

"А через границу как на электричке?"

"Да вот из-за границы то я теперь на поезде и езжу. Три года назад, чёрт меня дёрнул — сама не знаю, что на меня нашло — взяла вместо паспорта пенсионное удостоверение. Села на электричку в Белгороде, да вот только на границе говорят мне: нельзя тебе бабка дальше ехать, нет у тебя документа. И не перечь нам, а то с поезда ссадим."

"И что?"

"И ничего. Пришлось вставать — и до Казачьей Лопани на украинской стороне пешком топать".

"Так ведь далеко, бабушка. Кстати, а как вас зовут -то?"

"Марья Петровна".

Есть о чём поговорить. Имена-то — одинаковые.

"А мою бабушку Марией Ивановной звали. И как вы дошли-то до Казачьей Лопани?"

"Да вот так и дошла — три часа с четырёх пополудни и до семи вечера вдоль посадки шла. Февраль! Холодно, темнеть начало. Как дошла до Лопани, кричат мне: стой, кто идёт! Говорю: я иду, к внучке. А что мне врать-то? Всю правду и сказала. Спрашивают: бабка, ты что, рядом тут живешь? А я и говорю: рядом. А что? Страна-то одна у нас была, да и не так далеко Павлов Посад от Днепродзержинска, а до Лопани вообще полтора суток ехать всего-то."

"И что?"

"Да пропустили украинцы меня. Подумали, что в соседнее село иду. Но строго-настрого сказали быстро возвращаться, за три дня. Видать — что-то там у них в бумагах их написано, что за три дня можно, а потом — ни-ни".

"А назад как? С пенсионным-то?"

"Ну — назад-то я уже в своём праве! Так и сказала: домой, в Павлов Посад я еду! А я, когда в себе уверена, всегда дюже сильно своего требую! За это меня продавщицы-то в Посаде и не любят! Никогда им не даю права себя обвесить или со сдачей обмануть. Я ведь хоть и не воевала, да льготу малую от государства всёж получила.Для меня и восемьдесят рублёв — тоже деньги. Почти кило колбасы купить можно."

Бабушка — уникум. Поневоле вспоминаешь свою студенческую молодость и общий вагон из Днепропетровска в Одессу, на первую "Юморину". А тут электричками из Павлова Посада на заграничные теперь юга. Без билета и без паспорта. Афанасий Никитин и путешествие за три моря.

В соседнем отсеке едут две женщины — дочка и мать. Дочери за тридцать, матери — к шестидесяти. Обе сели в Орле, где встал русский из Казахстана. У женщин, судя по их тихому разговору, большое горе и надежда, которая умирает последней. И месячный ребёнок с родовой асфиксией, медленно умирающий в реанимации города Орла.

Женщины едут к знахарю в Верхнеднепровск. Собрались за один день, на Украине до этого ни разу и не были. Аккуратно спрашивают, знаю ли я Днепропетровск и просят поменять деньги — шумных менял, время от времени идущих по поезду, они боятся, а тут вроде бы человек хороший, по разговору видно. Разговор не спрячешь, он чётко человека выдаст. В плацкартном вагоне — завсегда выдаст.

Достаёшь деньги, объясняешь, что чего стоит. У женщин один день — чтобы доехать до Верхнеднепровска и поговорить со знахарем о своём умирающем внуке и сыне.

"Поесть вам лучше в Пузатой Хате. И недорого, и не отравитесь. Покупать всё лучше в АТБ или в Сильпо. Цены низкие, а товар более менее". Понимаешь, что плацкарт, понимаешь, что денег у семьи нет, понимаешь, что женщины на последней грани.

"А как доехать до Верхнеднепровска?"

"Да маршруткой быстрее всего. Гривень тридцать, наверное, билет будет".

"А это что?"

"Это двести гривень. Вы купите поесть сразу себе на вокзальной площади. Потом времени у вас может и не быть".

"Да, конечно. А мы слышали, что у вас жена — врач? Невролог?"

Да, говорил я это мужику из Караганды. Ну вот что теперь сказать? Как объяснить женщинам разницу между неотложным состоянием и рутинным приёмом в поликлинике?

"Да, врач. Но она в поликлинике работает. Вряд ли она сможет просто по описанию случая вам диагноз поставить. Надо хотя бы детальную выписку иметь на руках, томограмму, нейросонограмму, анализы все. Вы делали анализы крови у ребёнка? УЗИ головы?".

Долго объясняю, что это такое. Смотрю на коротенькую справку из роддома. "Асфиксия. Прогрессирующий отёк мозга. Поражение ЦНС".

Женщины показывают фотографию. Мальчик лежит под аппаратом искусственной вентиляции лёгких. Я такие видел в реанимации, когда выхаживал свою младшую. Мне с моей младшей повезло. Мальчику на фотографии может повезти, а может быть и нет. С отёком ведь не шутят.

"Возьмите телефон моей жены" (мысли: "Блин, ну она ведь им ничем не поможет! И знахарь — тоже ничем не поможет! Если ребёнок и выживет, то это уже будет тяжелейший ДЦП...").

"Самая хорошая кафедра детской неврологии у нас сейчас в Донецке. Возьмите у моей жены телефон профессора Евтушенко, это самый лучший специалист по детям у нас. Хоть это и другая страна, но, может быть, это ваш шанс. Сделайте хорошую выписку из орловской реанимации, возьмите все анализы, езжайте к профессору. Может быть — он поможет. Но делайте это всё быстро, пока мозги не умерли."

Нельзя держать ребёнка месяц на искусственной вентиляции лёгких. Его потом не собрать в кучу из кусков, не научить говорить, ходить, думать.

Плацкартный вагон едет по стране. Пространство. Карта. Куски. Для ребёнка месяц на ИВЛ — это уже много. Мозги умирают.

А страна? Куски. Карта. Пространство. "Москва-Днепропетровск". От Балтики до Тихого океана и от Северного Ледовитого до отрогов Тянь-Шаня.

"За Оптимуса Пгайма! Атоботы — пегёд!". Пусть этот мальчишка из орловской реанимации когда-нибудь прокричит хотя бы это. Я держу за него пальцы крестом.

(Все события рассказа — реальны)

crustgroup