Разорённый фюзеляж старого бомбардировщика лежал около пересечения ВПП и рулежной дорожки. Ледяная корка и снег, которые, как я потом узнал, никогда не исчезают, покрывали бетонку. Ледяной пронизывающий ветер около 30 миль в час постоянно дул над безлесной тундрой и камнями, из которых и состоял маленький островок Алеутской Цепи – мой новый дом на следующий год.
Жестокий мороз и постоянный ветер делали авиабазу Шемя не самым лучшим местом для полётов. Ценность базы была в её расположении – час лёта до советского камчатского полигона.
Всё было ослепительно белым или чёрным какого-либо тона. Всё это напоминало сцену из старых фильмов. Будучи в длину три или четыре мили и несколько миль в ширину, Шемя не обозначен на картах большинства атласов. Находясь недалеко от последнего острова Алеутской Цепи, более крупного острова Атту, Шемя был ценен близостью к советским полигонам для ракетных стрельб.
Я был оператором РЭБ, начавшим на B-52G на авиабазе ВВС Ворнер Роббинс (Warner Robbins) в Джорджии, где жизнь состояла из боевых дежурств, длительных тренировочных полётов и бесконечных приготовлений к ядерной войне или очередной инспекции – обоих боялись одинаково. На Б-52 обязанности оператора РЭБ состояли в защите бомбардировщика от атак истребителей и зенитных ракет путём постановки помех для локаторов наведения и сброса имитаторов цели. Если же эти меры не помогали, то в даче пилоту рекомендаций для более энергичных манёвров по уклонению от атаки. До тех пор, пока Б-52 не втянулись в битвы над Ханоем во время войны во Вьетнаме, радиоэлектронная борьба не была опробована в боевых условиях. Неуверенность в том, будет ли это работать или нет, вкупе с таинственностью и непонятностью, которые для людей того времени всегда были ассоциированы с электроникой, сделали операторов РЭБ в своём роде изгоями мира бомбардировщиков. Факт произношения названия И-иво не помогал (по-английски оператор РЭБ - ELECTRONIC WARFARE OFFICER сокращённо EWO).
Но операторы электронной разведки RC-135-х на Шемя назывались «вОронами» и играли первую скрипку в выполнении полётного задания. Они засекали расположение, анализировали и записывали сигналы советских радаров – настоящая работа. Они собирали данные об испытаниях советских стратегических ракет запущенных из Плесецка, Тюратама и Байконура по громадному камчатскому полигону.
Я ничего не знал о РС-135 и Воронах, когда НШ эскадрильи вызвал меня и спросил, интересуют ли меня полёты на самолёте другого типа. Он не мог сказать чего-либо сверх того - всё было засекречено. Но мне уже надоели бесконечные боевые дежурства на Б-52, и начала доставать моя второсортность в этом доминированном пилотами мире бомбардировщиков. «А, чёрт с ним», - ответил я, и вещи закрутились быстрее.
Автор оставил монотонную службу оператора РЭБ на 52-х, чтобы стать «Вороном».
Я был назначен в 24-ю Стратегическую Разведывательную Эскадрилью 6-го Стратегического Разведывательного Крыла, расквартированного на авиабазе Эйелсон (Eielson) на Аляске. Прибыв туда в начале зимы, я обнаружил место, где солнце, или то, что от него оставалось, всходило на несколько часов в середине дня и садилось вскоре после этого, олени бродили на задворках и пейзаж уходил в бесконечность. Большинство из нас были женаты. Мы жили на авиабазе, в похожих на гетто застройках.
Жизнь на Аляске заставляет почувствовать себя отрезанным от всего мира. Это ощущение усиливалось разлукой с семьёй. При нормальном расписании экипажи проводили одну неделю на Эйелсон и неделю на Шемя (что лежал недалеко). Это означало, что из двенадцати месяцев шесть мы должны были провести в уединении Подразделения 1. Жёны ничего не знали о работе своих мужей.
Наши операции уходили корнями в 1946 год, когда модифицированные B-17G начали полёты для сбора электронной информации об СССР. К концу Холодной Войны ВВС и ВМФ совершили в общей сложности 20 000 секретных полётов в непосредственной близости от советского воздушного пространства, собирая всевозможную электронную информацию (ELINT – Электронная Разведка О.Ч.) и записывая сигналы (SIGINT – Информация о Сигналах - О.Ч.)
В конце 60-х ВВС имели дюжину или что-то около того планеров РС-135. Большинство имели уникальное оборудование для специфического поля деятельности или конкретного вида собираемой информации и свои кодовые названия. Обычно РС имели большие обтекатели антенн по бокам фюзеляжа непосредственно перед крылом. Также они имели большой обтекатель радара в носовой части, что и послужило причиной клички Длинный Нос.
Экипажи с Шемя оперировали двумя RC-135 Е – «Лиза-Анна\Волшебный Янтарь» (Lisa-Ann/Rivet Amber) и RC-135S «Волшебный Шар» (Rivet Ball). «Волшебный Янтарь» имел громадный горизонтально направленный радар в передней части фюзеляжа, покрытый обтекателем, простирающимся от кабины пилотов до передней кромки крыла. Его уникальность состояла также в «пятом» двигателе - Lycoming T-55-L5. Эта турбина была подвешена под левым крылом и служила только для обеспечения энергией радара, который эмитировал сигнал, способный засечь подлетающие ракеты, находящиеся за сотни миль вне атмосферы. Радар был настолько мощным, что всё живое в его луче было в опасности.
«Вороны» на борту: неофициальная эмблема отличала операторов электронной разведки, чьим «гнездом» был утыканный антеннами фюзеляж RC-135. (Фото автора)
Наш экипаж летал на «Волшебном Шаре», бортовой номер 1491, имевшем длинный нос и боковые антенны. Большая часть наших датчиков была установлена по правому борту, украшенном тремя приметными дипольными штыревыми антеннами на пилонах и рядом из десяти больших иллюминаторов. Первые пять из них были сделаны из кварца. Остальные из оптического стекла для бортовых камер различного типа. Также с правой стороны между словами «Военно-Воздушные Силы» находился большой чёрный квадрат – специальное окно для гиростабилизированной камеры, снимавшей на стеклянные негативные пластины звёзды при отслеживании целей. Наверху в середине фюзеляжа был установлен блистер стрелка со старого Б-29, служивший позицией для ручного сопровождения цели. Обшивка вокруг блистера была выкрашена в чёрный цвет для уменьшения отблесков. В чёрный цвет была также выкрашена верхняя поверхность правого крыла и обращённые к фюзеляжу поверхности обтекателей и пилонов двигателей номер 3 и 4.
Даже с противорадиационной окраской блистер был горячим местом. Но всё же, с панорамным обзором, это было «место в партере». И это стало моим местом. Экипаж «Волшебного Шара» состоял из двух команд Воронов, по семь-восемь операторов каждый, осуществлявших сбор информации, и двух вольнонаёмных техников, которые заряжали и разряжали камеры, и упаковывали собранную информацию, которую переправляли на авиабазу ВВС Райт-Паттерсон в Огайо для дешифровки. Оператор РЭБ из рядового состава также помогал нам, обслуживая аппаратуру сбора сигнальной и телеметрической информации, перезаписывая снятую информацию, готовя её к отправке. У нас на борту был также персонал из Службы Безопасности ВВС – русские переводчики, чьей задачей было следить за голосовой радиосвязью русских.
Так как мы сильно зависели друг от друга, члены каждой команды были очень спаянны. Обе команды были дружественны, но соперничали друг с другом сильно. Вороны моей команды – Команды-2 - имели персональные позывные, происхождением которых члены команды были обязаны чертами характера или внешности. Нашим Тактическим Координатором был капитан Роберт «Дед» Арментраут (Robert “Granny” Armentrout), внимательный и осторожный профессионал, который координировал полётное задание в воздухе и был связующим звеном между командой операторов и лётным экипажем. С ним очень тесно работал Наблюдатель за Сигналами капитан «Король» Хэйвес (“King” Hawes), имевший лучший технический ум в команде. Его ещё иногда звали «Самоделкин», потому что он постоянно разбирал что-то и копался во внутренностях, или постоянно думал о модификации аппаратуры. Ворон-1 был капитан Ол «Шатун» Хансен (Al “Lurch” Hansen), мужик ростом больше метр восемьдесят и выглядящий ещё большим в парке, военных муклуках и меховой шапке. Ворон-2 был капитан Джо «Дьяк» Хол (Joe “Preacher” Hall) – добродушный и старомодный парень из Луизианы, относящийся к своей работе так же серьёзно, как и к религии. Капитан Эд «Мама» Вэйкеман (Ed “Mother” Wakeman) был Ворон-3, бывший вольнонаёмный, прошедший все ступени служебной лестницы и бывший в нашем деле ещё на RB-47-х, со времён, когда Бог был вторым пилотом. Мама был янки из Коннектикута до мозга костей, и заботился обо всём в нашем хозяйстве, от оформления бумаг на заправку машины экипажа до заварки кофе в нашей комнате отдыха. Ворон-4 был капитан Рассел «Горт» Ховард (Russell “Gort” Howard), бывший оператор РЭБ с Б-52-х. Я был с ним в одной эскадрилье в Джорджии. Капитан Брэд «Тролль» Перри (Brad “Troll” Perry). Перри поначалу служил в качестве оператора ручного сопровождения, но переключился на помощника Наблюдателя за Сигналами, когда яркий солнечный свет стал сказываться на его зрении. Кличку Тролль он получил за то, что постоянно между полётами колдовал в своей комнатке наверху в тщаниях добить своё заочное образование. Я был основным Оператором Ручного Сопровождения и, несмотря на своё аристократическое южное происхождение, получил кличку «Гадюка», данную мне «Мамой», который утверждал, что я пытался строить из себя умника, что было, конечно же, в определённой степени явным преувеличением. Но что возьмёшь с чёртова янки.
Команда-2 была эклектической смесью ролей и характеров, включая наблюдателя за сигналами и доморощенного Самоделкина Кинга Хэйвеса (второй ряд, справа) и постоянно заботящегося о «Воронах» и самолёте Эда «Маму» Вэйкемана (передний ряд, справа). (Фото автора)
На Шемя было не так холодно, как на Эйелсоне, но погода была постоянно плохой. Мы постоянно взлетали и садились при минимально возможной видимости, с постоянным боковым ветром, в снегопаде. На дверях ангара была надпись огромными буквами «Не открывать при ветре более 50 миль в час». Взлёты часто делались между порывами ветра, превышающих скорость ветра по инструкции. Пилоты, летавшие с Шемя, имели «Шемя Допуск». Это было почти как допуск для полётов с авианосца.
На Шемя была только одна действующая ВПП около 10 000 футов (около 3000 м - О.Ч.). Но она не имела зон безопасности. С одного конца она заканчивалась 40 футовым (около 12 м – О.Ч.) откосом, возвышающемся над тундрой. С другой 50-60 футовым (15-18 м – О.Ч.) обрывом, нависавшим над каменистой полосой прибоя. (В один день я постиг уникальность препятствий этой опасной и обледенелой ВПП, когда «Вошебный Шар» потерпел аварию при посадке. К счастью, никто из нас не пострадал).
Район нашего барражирования находился около Камчатского Испытательного Полигона, куда русские стреляли своими ракетами при испытаниях, и в 280 милях от Шемя. Ввиду того, что русские не имели привычки координировать с нами время своих испытаний, мы узнавали о возможном пуске всего за несколько часов. Информация поступала от системы предупреждения настолько засекреченной, что даже мы, с нашими допусками секретности, не знали деталей.
Когда мы получали информацию о возможном пуске, сирены начинали выть, мы в спешке выкатывали самолёт из ангара, и взлетали. Прогрев двигателей и проверка оборудования были лихорадочно спешными. Мы имели очень узкое временное окно для занятия позиции около камчатского полигона, чтобы наблюдать БЧ запускаемых ракет при входе в атмосферу и их падение на полигон. Благодаря наземным и воздушным командам, мы редко пропускали пуск. Иногда мы выглядели достаточно пёстро. Хотя обычно мы носили стандартные лётные комбинезоны, но по причине секретности наших заданий, на них не было нашивок с указанием имен, званий и подразделения. Вдобавок к этому команда на вылет подавалась неожиданно, и некоторые из нас оказывались в кабине в том, что было на них в момент тревоги. Джинсы и свитера были обычной вещью. На головах всё, начиная от форменных фуражек и кепок до меховых шапок-ушанок в русском стиле. Нам нужно было около часа, чтобы выйти в район над водами Камчатки, где, в зависимости от состояния погоды и насколько заблаговременным был сигнал на вылет, мы тратили от нескольких минут до часа на маневрирование для выхода в исходное положение наблюдения в северной части района перед появлением боевых частей ракеты.
При появлении БЧ мы поворачивали к югу и шли вдоль береговой линии. Если мы запаздывали, то пропускали часть входа или всё вообще. Если мы подходили слишком рано, то мы уходили из района наблюдения, оставляя цель позади нас. Каждый из Воронов наблюдал и записывал телеметрию, каналы полётной информации головной части или сигналы наземных локаторов сопровождения, используемых русскими для наблюдения за испытанием. Но кульминационной точкой всех этих электронных данных и вычислений был Оператор Ручного Сопровождения (ОРС), который был подобен смотрящему в «вороньем гнезде» старых парусных кораблей. ОРС должен был навести ряд камер, смонтированных на полу и смотрящих в окна. Но перед тем, как что-либо могло быть записанным или снятым, ОРС должен был обнаружить визуально цель во время входа в атмосферу, сопровождавшегося нагревом. Когда он находил цель, подавалась команда «Свечение», дающая знать команде, что цель появилась. Начинались записи и наблюдения. С этого момента все были очень заняты. Вороны записывали всё, что могли, пилоты пытались вести самолёт максимально стабильно, штурманы следили за курсом, а Тактический Координатор потел над оценкой времени, оставшегося до конца режима. ОРС пытался вести цель в перекрестии своего прицела.
Обнаружение цели и оповещение команды было критически важным, но настоящий трюк был в том, чтобы следить за самой БЧ, не быть обманутым горящими остатками топливных баков, защитных панелей, когда они сгорали при входе в атмосферу. ОРС имел всего несколько секунд чтобы найти цель, поймать её в прицел и начать сопровождение БЧ, которая была меньше, быстрее и темнее обломков. Это было просто – отстать от цели и закончить режим с кучей бесполезной плёнки и данных. Я промахнулся так, по крайней мере, одни раз. Но на такой работе учишься быстро. И я обычно получал достаточно данных, чтобы разведка и технические специалисты оставались довольны. Будучи южанином и с детства охотясь с ружьём на быстролетящих голубей и куропаток, я имел полезные навыки, но мне никогда не нравились прицел и система наведения «Волшебного Шара», которые были просто взяты с Б-29 и переделаны под наши нужды. Прицел был очень простым. Может, он и был хорош для стрельбы пулями калибра 0,50 по истребителю на дистанции в полмили, но оставлял желать лучшего, когда дело доходило до точного сопровождения конуса ракеты, который был святящейся точкой. Король (он же Самоделкин) Хейвес экспериментировал с винтовочным оптическим прицелом, который он купил сам и установил на одной из камер. Тролль пытался один раз им воспользоваться, но без особого успеха. Когда же я занял место ОРС, всё ещё использовалась старая система, чем и пришлось довольствоваться на «Волшебном Шаре».
Я нашёл, что основной проблемой ОРС было солнце, накалявшее покрытую плексигласовым колпаком кабину как духовку. Солнечный свет слепил один или оба глаза. Солнечные очки не помогали. Они только мешали обнаруживать цель. Поэтому я прибег к куску бумаги размером с игральную карту, вставленному под левое стекло моих солнечных очков, чтобы хотя бы частично заблокировать отблески. Это было половинчатым решением. К концу обычного полёта в глазах ОРС начинали плавать цветные пятна, а к концу службы на Шемя он мог иметь повреждение сетчатки глаз.
Мы жаловались ВВСовскому начальству. Но, в конце концов, как и во многом на Шемя, мы импровизировали сами.
Поэтому не было ничего необычного в том, что Король Хейвес выдумал способ. Он нашёл где-то в ангаре запасной плексигласовый блистер и притащил его в мою комнату вместе с кучей фольги из кухни. Мы положили блистер, который был диаметром около трёх футов, на мою кровать вверх основанием и обложили его изнутри фольгой. Потом мы осторожно извлекли эту скорлупу и отнесли её в самолёт, запаркованный в ангаре. После тщательных подгибаний и маневрирований, с некоторой словесной помощью, нам удалось вставить её на место. Всё было хорошо, за исключением, что я не мог видеть чего-либо. Король вырезал сектор, смотрящий на правое крыло. И я получил сектор обзора. С точки зрения нормальной инженерии это было сырым решением, но эта скорлупа работала, отражая солнечный свет и блики. Хотя, конечно, я лишился прекрасного кругового обзора, который я имел во время взлёта и посадки. Вообще-то я не должен был сидеть под блистером при взлётах и посадках, потому что это место не было усилено конструктивно и не могло выдержать нагрузок при возможной аварии. Но молодые люди считают себя пуленепробиваемыми. В моём случае мне пришлось отказаться от удовольствия наблюдать всё вокруг с верха фюзеляжа и занять место внизу, что и предписывалось инструкцией. Это, наверное, спасло мне жизнь.
13-го января 1969 года мы выскочили с обледеневшей ВПП Шемя, прокатились по 40 футовому откосу и воткнулись в его подножие. Стойки с аппаратурой сорвались со своих мест, чёрные ящики посрывало с консолей. Звук был оглушающим. От удара фюзеляж разломился позади центроплана. Хорошо, что я не был в своём «гнезде».
Последствия того приземления. (Фото автора)
Ещё бОльшая, чем взлётная полоса, опасность исходила от нашей цели. Русские знали, что мы шпионили за их испытаниями, и конечно вплотную следили за нашими полётами. Часто они посылали истребители. И мы знали, что они не упустят случая пригвоздить РС-135. РС нечета МиГу. И, так как несколько РБ-47 были сбиты в 60-х, мы не собирались предоставить такую возможность русским – организовать перехват и сбить нас. Начиная с 1946 и по 1991 год, русские сбили 18 разведывательных самолётов США различных типов. При этом было потеряно 250 человек лётного состава. Погибли в инцидентах или попали в плен. Перипетии разведывательных экипажей не закончились с окончанием Холодной Войны. В начале этого года северокорейские истребители перехватили RC-135S над Японским морем. Пентагон заявил, что, по крайней мере, один из истребителей произвёл захват цели. Но, позднее это заявление было отозвано.
Кроме риска, мы знали, что наши полёты очень важны. Данные, добываемые во время них, оправдывали всё сопряжённые с ними опасности. В октябре 1968-го нам достался главный приз. Мы заняли исходную позицию в районе Камчатки. Я обнаружил подлетающую головную часть, подал сигнал к началу режима и навёл перекрестие немного впереди горящих остатков горючего. И тут я понял, там было не одна головка, а три. Это был вход в атмосферу разделяемой боевой части. Американская разведка, включая ЦРУ, подозревала, что русские разрабатывали такие БЧ, но были не в состоянии доказать это, а русские, конечно же, всё отрицали. Если СССР разработал разделяемые боевые части ракет, то это был агрессивный шаг, который влиял бы на проходящие переговоры по ядерному разоружению. Мы нашли Святой Грааль операций РС-135-х. Но, когда это случилось, я чуть всё не упустил.
Никто не объяснял мне, что я должен был делать в случае засечения разделяемой БЧ, что наблюдать, где держать перекрестие прицела. И я водил им вокруг. Каким-то образом мне удалось набрать достаточно данных для подтверждения существования разделяемых БЧ. Другая команда Воронов старалась засечь повторное испытание, чтобы разделить славу с нами. Но, как вышло, Команда-2 оказалась в воздухе и во время второго испытания 18 декабря.
Мы знали, что добытая нами информация была важной. Но из нашего промёрзшего аляскинского угла мы не могли представить степени её важности. Немного позднее мы были вызваны в комнату секретных брифингов. Нам показали фильм, как представитель США в ООН представил коллеге из СССР доказательства того, что СССР разработал и испытал разделяемые головные части для ракет. В его руках мы видели наши фотографии и данные. Команда 2 попала в самую точку.
