Да, бессмысленно отрицать и массовые репрессии – да только за семьдесят дальнейших лет реальные репрессии раздулись до таких «масштабов», что правды практически никто не говорит. И не говорит также о том, что ни одно государство не существует без репрессий. Ну, невозможно это. Государство – репрессивный орган. И воспитание, например, репрессивный процесс. Но по-другому не получается. Посмотрите, например, к чему в США приводит отказ от репрессивной психиатрии – кем там у нас был Адам Лэнца, расстрелявший два десятка детей? Аутистом? Ага. Аутист ведь – не шизофреник, его нельзя принудительно лечить. Пусть его стреляет, лишь бы психика не страдала от репрессий…
В конце концов, большинство репрессированных были осуждены за вполне реальные преступления. Гигантское количество разнообразных человеческих отбросов – в том числе и те, кто маскировался под «соратников». Антисталинисты любят восклицать: даже своих, мол! Каких там своих. Какое количество эсеров, меньшевиков, троцкистов (абсолютно невменяемых) было в советском управлении? Огромное. Как с ними можно было бороться, если они-то ставили перед собой отнюдь не «исследовательские» цели? А те репрессии, которые были чрезмерными, очень часто относились не к Сталину. Вот, например, к Хрущеву.
Вы думаете, почему Никита Сергеевич набросился на ХХ съезде на своего предшественника? Почему Хрущев, дольше и громче всех рыдавший на похоронах Сталина (так, что Политбюро всерьез предполагало, что ему заплатили грузинские соратники Сталина: Хрущев напоминал шута, и никто предположить не мог, что этот шут будет во главе страны), принялся так активно «развенчивать» культ личности?
Да потому, что лично Хрущев, туповатый и скользкий (но хитрый! как Кравчук) провинциал, нес ответственность за целый ряд «репрессивных излишеств» (так он сам на ХХ съезде называл необоснованные репрессии). В частности, в Подмосковье он умудрился в 37-м году обнаружить двадцать тысяч кулаков. Нонсенс и преступление, правильно?
Таких преступлений хватало, и у Хрущева был только один шанс избавиться от ответственности за них – опередить. Он и опередил. Подождал, пока получит хоть какую-то власть, и – опередил. С 56-го года о Сталине начали ходить действительные легенды – куда там сомнительной эпохе «культа личности». Хрущев совершал ошибку за ошибкой во внутренней и внешней политике, и единственным его спасением была дальнейшая раскрутка антисталинской истерии. Только благодаря ей Хрущев «справился» с большинством в Политбюро, которое впоследствии было названо «антипартийной группой».
Только не надо вспоминать о «хрущёвках» – проект-то был сталинский. Правда, из более приличных материалов, и с большей этажностью, и с девяностолетним сроком эксплуатации, но это ведь не важно, главное…
Сталин, кстати, не нуждался в выкрутасах а-ля Никита Сергеевич – ошибки он умел признавать, а, главное, никогда не совершал их в таком количестве и таких масштабах. Удивительного здесь ничего не было: в личной своей жизни Иосиф Виссарионович полностью следовал коммунистическим нормам. Личной собственности у него не было – в отличие от того же Хрущева и его «сменщиков». Решения, принимаемые Сталиным, приводили в восторг Черчилля – не самого хорошего человека, но одного из самых успешных политиков. И, кстати, у того же Черчилля, впрочем, как и у большинства крупных политиков того времени, не вызывало сомнений наличие заговора в советском генералитете накануне войны. То, что делали Тухачевский или Павлов, нельзя было списать на некомпетентность (хотя суперпрофессионализм первого явно преувеличивался), это было сознательное вредительство, и если бы не сталинское пресечение, война была бы проиграна.
Итоговое же противоречие было в том, что страна, существующая в постоянных авральных условиях, держалась на плаву во многом за счет неизбежного пренебрежения сиюминутным. В Кремле, безусловно, пренебрегать им было легче. А на местах стояли не Иосифы Виссарионовичи – и поэтому на местах нередко пренебрегали людьми. Кого в этом обвиняли? Естественно, Сталина. Все забывали – и забывают – о том, что исторические личности не могут оцениваться по качествам характера или морально-нравственным свойствам (которые, впрочем, в случае Сталина вызывают куда меньше претензий, чем, например, в случае Троцкого). Просто последние оценивать куда проще. Проще, но – совершенно неправильно.
Филипп Садиленко, специально для интернет-издания «Глагол»