Вырождение Европы: смертоносная терпимость

Закат великих культур и цивилизаций может быть величественным, однако с не меньшей вероятностью может вызывать сожаление и недоумение, как отмечал в одном из своих эссе Альбер Камю. «Закат» совремнной Европы, который пророчили многие великие умы, включая Ницше и Шпенглера, подкрался в известном смысле незаметно. И до величия, здесь, увы, весьма и весьма далеко. Не претендуя на универсальные и окончательные обобщения, автор позволит себе привести несколько сюжет, которые, как представляются, в некотором смысле способны прояснить характер и смысл обнародованного им «диагноза».

Итак, сюжет первый. Бельгия, Фландрия, Антверпен. Цитадель фламандского национализма , электоральная вотчина «крутых парней» из «Влаамсе Беланг», громогласно обещающих «похоронить Бельгию». Тем временем весьма характерным оказался сюжет из повседневной антверпенской жизни: во время поездки в автобусе городского сообщения группа недорослей-марроканцев начинает публично унижать молодую фламандскую пары новобрачных, причем сами жених и невеста и не думают сопротивляться, пригнув головы и толерантно и почти с улыбкой выслушивая грязные оскорбления. И все бы прошло как обычно, если бы в спор не вмешался обыкновенный с виду мужчина-фламандец около 50 лет, попытавшийся урезонить живущих в Европе «неофитов».

Итог проивостояния оказался трагичным и показательным: на глазах у вжавших головы в уши пассажиров автобуса дети марроканских эмигрантов легко подавили сопротивление достаточно крепкого фламандца средних лет, повалив его на пол и забив до смерти.

Ни шофер, ни пассажиры даже не попытались остановить автобус и вызвать полицию (для чего у водителя автобуса, к слову, была специальная кнопка). Газеты активно замалчивали проишествие, и только местные фламандские националисты пытались привлечь к нему внимание широкой общественности. Но не нашли, увы, должного понимания у своих земляков и сограждан – тем более, что марроканских эмигрантов, совершающих преступления, в Бельгии нельзя публично называть марроканцами, но требуется использовать более «обезличенные» названия.

Фландрия, один из последних оплотов того, что некогда называлось «католической Европой», не смогла пересилить «сооблазн политкорректности».

Сожаления в данном случае заслуживает только пассажир, погибший вследствие своей попытки вступиться за малохольных представителей молодого поколения фламандцев (почти в стиле знаменитой советской басни Сергея Михалкова («Мне жаль Полкана – Шавки мне не жаль»).

В отличие от поколения современных бельгийцев, павший от рук вандалов мужчина средних лет в юные годы не успел подвергнуться идеологической обработке в духе «толерантности без берегов», требующей от мужчины быть эмоциональным, чувствительным и мягким ради построения гуманного общества без «мускулинного центризма» и «гендерной дискриминации». Ибо пресловутая «мужественность», по мнению многочисленных представительниц «гендерной теории», как и лидерство мужчин в любых сферах общественной жизни – есть не «природная данность», но некий условный социальный конструкт, который должен быть преодолен - к чему активно призывал в своем время идеолог «матриархальной цивилизации», влиятельный теоретик «коммунистического психоанализа» (по его собственному определению) Эрих Фромм.

При этом теоретиков «гендера» (довольно спорного понятия, в рамках которого его приверженцам так и не удалось показать четкую границу между биологическим и социальным) нисколько не беспокоит, что вытекающее из задуманной ими «гендерной революции» глубокое изменение всей системы общественных институтов (семьи, морали, экономики, образования, власти) способно повлечь за собой тектонические сдвиги и эффекты неопределенности, способность справиться с которыми представителей «феминизированной культуры» отнюдь не очевидна.

Сюжет второй. В рамках ПАСЕ депутаты, связанные с европейским феминистским лобби, добились официального решения об изъятии из употребления в работе Ассамблеи любых наименований, связанных с указанием на семейное положение или половую принадлежность депутатов-женщин (которых теперь можно называть только по фамилии), а также отказа от использования ряда наименований официальных должностей в структуре ПАСЕ, указывающих на их «мускулинную» принадлежность (Chairman и др.). Любопытно, что отказ от использования любых обозначений, указывающих на половую принадлежность (то есть фактический отказ в праве называться женщиной) вовсе не унижает женщин с точки зрения активисток феминистского движения. В итоге внешне вполне благородная борьба за права и интересы женщин приводит к логическому тупику – к отрицанию социального измерения статуса женщин, за который первоначально столь активно боролись активистски женского движения в течение двух предыдущих веков. Однако феминистская теория в лице своих виднейших представительниц идет еще дальше и доходит до отрицания самой женской природы и традиционно приписываемых ей черт – что, в случае своей успешной реализации в современных западных обществах (через «феминизацию» мужчин в Европе или через последовательную «мускулинизацию» женщин в тех же США) способно лишить их «естественного разнообразия», снизив в итоге их способность воспроизводить существующую систему институтов и преодолевать возникающие кризисы.

В то же время все более активно заявляющие о себе приверженцы феминизма, разоблаяая «фаллоцентричный» и мускулинный характер современной цивилизации, не в состоянии заявить реальной альтернативы ей, выдвигая вместо этого разннобразные прожекты в духе «утопического социального конструирования» (К. Р. Поппер) – экологистские, мультикутуралистские, эгалитаристские и др., нисколько не озабочиваясь прогнозированием их последствий и разработкой реалистических механизмов их реализации (ибо современная наука с его строгими критериями и требованиями, по мнению феминисток – все то же порождение «репрессивного» мускулинного мировоззрения).

Между тем, неизбежное вследствие реализации подобных требований разрушение социально-ролевой и нормативной структур общества (приверженность которой уже почти официально расценивается как «сексизм») и подавление духа творчества и инициативы (которые все чаще рассматриваются как порождения «фаллоцентризма») способны ввести современное общество массового потребления в состояние энтропии и хаоса, справиться с которыми после «разывания» традиционных институтов и механизмов самоорганизации оно едва ли сможет.

Однако феминистские критики «мускулинной» цивилизации упорно не отказываются от идеи трансформировать ряд ключевых институтов современного общества, которые, как полагают многие видные социальные мыслители, являются не столько продуктом рационального человеческого целеполагания, сколько результатом многовековой эволюции и «естественного отбора» - впадая, таким образом, по словам Ф. фон Хайека, в «пагубную самонадеянность», ставящую под удар всю современную западную цивилизацию

Примеров дисфункциональности социальных институтов, «размягченных» вследствие экспансии принципов толерантности и мультикультурализма, в практике развитых западных стран больше чем достаточно. Отсюда проистекает наш последний, третий сюжет.

Королевство Нидерланды, город Амстердам, известный вольностью и «многоцветностью» (в самом широком смысле своих нравов). Известный голландский режиссер-документалист Тео ван Гог снимает фильм, критически отзывающийся о ряде аспектов исламского вероучения, предопределяющих, по его мнению (не разделяемому в полной мере самим автором статьи – Прим. Авт.), предрасположенность радикальных приверженцев этой мировой религии к террору. В итоге живущий в Нидерландах марроканский иммигрант-радикал жестоко убивает известного режиссера и получает за это далеко не самый большой срок, который он отправляется отбывать в известную своими либерально-попустительскими нравами голландскую тюрьму. Оттуда последний, вполне легально и свободно пользуясь доступом к Интернету, вербует несколько новых членов для своей организации радикального толка. Таким образом, речь в данном случае идет не о пресловутой «репрессивной системе» европейского общества и государства эпохи Модерна (описанной Мишелем Фуко в его нашумевшей книге «Надзирать и наказывать»), ни об ее дисфункциях и искажениях, но об инволюции социальных институтов, лежащих в основании своременного общественного и политического порядка.

В итоге круг замыкается – поскольку «общество массового потребления» все более утрачивает свою способность к саморефлексии и любому критическому восприятию действительности.

Это, в свою очередь, делает его все более уязвимым перед «новым пролетариатом» (термин Арнольда Тойнби) – все более активно проникающими в его « поры» вследствие современного «великого переселения народов» представителями иноэтничных и инокультурных общностей, в массе своей не разделяющих ценности «мультикультурализма» и «толерантности», разложившие изнутри пока еще «господствующие» культуры западных стран. В итоге «культурная инверсия» служит фундаментом для исторического реванша «Третьего мира».

Современная Россия, «застрявшая» вследствие своей «низкой цивилизованности» между обществом Модерна и наступающей постмодернистской реальностью и сохраняющая остаточные элементы «традиционных» типов общества, государства и морали, как это не парадоксально, имеет реальный шанс избежать назревающей судьбы «мультикультурных» обществ.

Однако внутренние расколы и отчуждение, крайняя уязвимость перед идеологической пропагандой и принципиальное нежелание «рефлектировать» после многолетних разочарований и потрясений могут лишить Россию ее последнего шанса дать адекватный ответ на «вызов истории», который ее все еще предоставляют ее «бессистемность» и «внесистемность» по отношению к Западу.

Сергей Бирюков, АПН