Рассказ попутчика

В купе нас было двое, поэтому никто не отвлекал, как это бывает, когда в замкнутом помещении и тесновато, и всякие мелкие проблемы попутчиков заставляют тебя переключать внимание с одного на другое. Как это часто бывает в вагонах, разговор затевается с простых, ни к чему не обязывающих коротких вопросов и ответов.

Зайдя в купе, я поздоровался с находящимся там мужчиной пожилого возраста, как потом выяснилось, ехал он из города, расположенного на Северном Кавказе. Ещё при входе в купе моё внимание привлекли папаха и пальто деда, явно говорящие о том, что раньше он служил, и был в звании не ниже полковника.

Не помню уж почему, но как-то не осталось в памяти, откуда он родом, чем занимался до службы в армии, а рассказ о войне с её порой невыносимыми условиями военного бытия запомнились отменно. Мне нечасто приходилось встречать на жизненном пути стариков, прошедших войну и может оттого, что они находили во мне благодарного слушателя, рассказывая о прошлом, они словно и не состарились, голос вдруг обретал твердость и высоту, они словно возвращались в свою тяжёлую, но прекрасную молодость.

Я вряд ли ошибусь, если скажу, что только достигнув определенного возрастного порога, человек с каждым прожитым днём вдруг всё яснее ощущает нарастающее чувство чего-то не сделанного, с каким-то особенным привкусом горечи вдруг понимает – а ведь всё лучшее уже позади. И потому-то юность для каждого – самое лучшее, самое счастливое, самое прекрасное, что было у него, и что другой у него уже не будет. Не потому ли русские люди более других наций во все времена испытывали ностальгию по утраченной Родине, по безвозвратно ушедшей юности. А ведь там, где они живут сейчас – жить гораздо уютнее, спокойнее и сытнее, чем в прошлой, тревожной и тяжёлой, суетной жизни, с её множеством мелких и крупных проблем.

Рассказы этих стариков были чрезвычайно захватывающими, что называется живыми. Я прочитал довольно много книг о войне, но только у тех из писателей, которые сами прошли войну, можно встретить такую детализацию военного бытия, что читая, словно сам находишься в грязном сыром окопе, под нескончаемыми дождями, в мокрой, не успевающей высохнуть обуви.

Прошёл дед две войны - финскую, а потом и Великую Отечественную. Может быть, в его рассказе и были какие-то огрехи по части точности и привязки по времени и месту, может чего-то он не рассказывал, опуская что-то, не очень красивое, но весь рассказ был настолько захватывающим и интересным, что у меня даже мысли не было уличать его на каких-то неточностях.

Пожалуй, начну. И если ты не против, пересказ поведу от первого лица. Считай, что это ты сам слушаешь его.

***

Призывался я на военную службу в 1939 году, а лет мне уж было много, 23 года исполнилось, мои годки уже многие повозвращались из армии, а меня только призвали. У меня уж семья была, детей двое. Попал я в артиллерию, в сухопутных войсках служили раньше три года, а моряки – те и вовсе 4 или 5 лет. Как раз весной 41-го у меня заканчивался срок службы, и я считал уже недели и дни до увольнения из армии. Но что-то тянул мой командир, никак не отпускал, только и слышал от него – «скоро да скоро». Я службу свою заканчивал в сержантском звании, служил полковым писарем, в штабе полка вел всю полковую писанину, может оттого и не увольняли, что замены начальник штаба не нашел достойной.

Весь 41, 42, 43 годы я ничего не знал о своей семье. Был я к тому времени командиром батареи САУ-152, воевал, наверно, удачно – к 43-ему году ни одного ранения. Потери в батарее, конечно, были, и связаны они были не всегда с боями, а с желанием вышестоящего командования достигнуть каких-то рубежей вопреки докладам командиров, находящихся на передовой.

Как-то в 44-ом году, командир полка по телефону приказывает мне выдвинуться всем составом батареи в направлении села…., а между нами и селом небольшая роща. По докладам разведчиков и командиров экипажей, знаю, что в роще очень большие силы немцев скопились, с мощным артиллерийским прикрытием. Говорю командиру «… нет возможности, немцы на половине пути всю батарею уничтожат, местность открытая, хорошо простреливаемая, не успеем даже до середины дойти».

Он мне кричит «Нет, мать-перемать, вперед, выполнять приказ!» Я ему предлагаю, давай одну машину выдвигаю, а по ней и посмотрим, что будет. Кое-как согласился. Понимаю, что посылаю людей на смерть, но цена их жизней, кроме моей батареи, ещё и сохраненный полк – люди, машины. Даю приказ одному из экипажей выдвинуться к селу, скорость на марше максимальная, огонь вести без остановки движения, что называется в сторону врага, пусть и не прицельно. Машина пошла. Отошла от нашей позиции на 200-250 метров и первым же залпом немцы накрыли её. Весь полк видел, как после попадания тяжелых снарядов машина взорвалась и вспыхнула. И над полем опять тишина – ни одного выстрела, ни разрывов снарядов.

Прошло минут пять, командир – «отставить!», и бросил трубку. Ему с КП хорошо всё видно было. Потом только узнал, что ему докладывали, что впереди пусто, немцев нет, можно как на параде. Сколько было вранья на войне! Сколько из-за этого погибло!

В перерывах между боями попадается мне газета «Красная звезда». Читать во время войны почти что и не приходилось. Только дивизионная многотиражка, да изредка какая-нибудь из центральных газет. Читаю, как там было написано дословно, не скажу, но почти «…для всех командиров Красной Армии сообщаем, что вы можете сделать запрос в Наркомат СССР по финансам, в каком военкомате ваша семья получает денежные выплаты по вашему денежному аттестату…» Во время войны две трети денег каждый офицер мог отсылать семье. Я всё время отсылал, но куда они уходили, и действительно ли их получала моя семья, я не знал. До этого у своего начальника финансовой службы я не раз спрашивал, куда он отсылает мои деньги. Но адрес он назвать мне не мог, просто не знал.

Тут же я написал по указанному адресу. Ответ из наркомата пришёл довольно быстро. В письме написано, что гражданка такая-то получает деньги по вашему денежному аттестату в Бугурусланском райвоенкомате, и проживает по адресу.… Пишу туда письмо, и... о, радость! вскоре мне приходит письмо от жены. В нём она пишет, что в самом начале войны их эвакуировали на Урал, и тех пор она с детьми и матерью живут в деревне, под Бугурусланом. Отец умер, от моего брата с самого начала войны никаких известий не было, неизвестно, что с ним – погиб или в плену.

О деньгах. Во время войны офицеры получали большие деньги, несравнимые с зарплатами мирного времени, и это несмотря на тяжёлое военное время. Правда, с деньгами не знали что делать. Однажды ночью, дело было зимой 43-го года, пошёл проверять караулы. Передовая не дает послаблений, не дай бог, немецкая разведка утащит кого-нибудь из личного состава, неприятностей не оберёшься. Проверил посты, часовые не спят, боевое охранение в порядке. Возвращаюсь назад, слышу в одной из землянок громкие голоса, заходим туда – картина маслом: посреди землянки стоит стол, на нем «катюша» – это снарядная гильза, заправленная маслом и фитилём. На столе лежат карты, деньги, и не просто, а гора денег. Вокруг стола сидят 4 лейтенанта с выпученными глазами и яростно спорят. А я тебе скажу, нет страшнее игры во время войны, чем игра в карты на деньги. Это просто поразительно – завтра они могут быть тяжело ранены, могут погибнуть, прикрывая друг друга, а сейчас готовы пострелять друг друга из-за карт, из-за того, что кому-то везет в карты больше, чем остальным. А такие случаи со стрельбой из-за карт по армии были. В общем, разогнал я их по подразделениям, докладывать, ясное дело, никуда не стал.

С отпусками в войну туго было, только по ранению, или если признан негодным к строевой службе. Так до конца войны и не побывал дома, ну, не совсем дома, дом-то мой на Украине был, семью не смог навестить, так вот более правильно сказать. Приехал к семье только уж после окончания войны, и приехал не один, с братом родным.

Встретил я его в Румынии. Конец войны, я командовал полком, базировались мы недалеко от Бухареста. Из штаба армии пришёл приказ прибыть на совещание к установленному времени. Сажусь с ординарцем на «виллис», хорошая американская машина, едем в Бухарест. Вдоль дороги работают бывшие заключенные немецких концлагерей, ещё не переодетые, а как были в лагерной робе, так и не переодели их. Очищали они края дороги и канавы придорожные. Скорость движения небольшая, рассмотреть можно было чуть не каждого.

Смотрю, один из работающих стоит и смотрит на меня. Смотрит как-то необычно. Приехали в штаб, совещание командующий провел быстро. Думаю, дай-ка я по магазинам наведаюсь. А нужно сказать, в Бухаресте войны как будто и не было. Стекла в окнах не заклеены крест-накрест, разрушенных от бомбёжек домов и вовсе нет. Люди по городу ходят без всякой опаски, кафешки на улице, в общем, как будто-то и не было войны. Прошли по магазинам, потом в магазин тканей зашли. Я как посмотрел, боже мой, ткани на полках разложены, какие хочешь.

Я ординарцу говорю: «Ну-ка, неси чемоданчик». Был у нас чемоданчик небольшой, где его ординарец прихватил, я уж не знаю. Но деньгами был набит полностью, что называется под завязку. Показал он мне его как-то, спрашивает, что с ним делать. Я ему говорю «Брось в машину», так он и катался с нами до поры. Приносит чемоданчик, я про себя думаю, скоро в отпуск отпустят, надо бы жене да матери отрезы на платья привезти, у нас-то с тканями совсем плохо было в ту пору. Ходили кто в чем, сплошь перешивали из старого. А сам знаешь, для женщины дорогого стоит хорошая ткань на платье.

Посмотрел-посмотрел, выбрал ткани, говорю продавцу: «Вот этих отрежь». Он отрезал, подаёт мне, я достаю деньги, а цены им не знаю, что и сколько стоит. Выбрал бумажку, подаю продавцу, спрашиваю: «Хватит?», он, как увидел купюру, схватился и давай на прилавок штуки метать (штукой раньше рулон ткани назывался). Потом я узнал, что купюра очень высокого достоинства была.

Едем назад в полк по той же дороге. Освобожденные из плена работают там же, смотрю, а зэк тот как увидел меня, работу бросил, выпрямился и опять на меня смотрит. Вечером, стемнело уж, стучит ординарец, докладывает, что какой-то старик просит принять его, по виду из военнопленных. Говорю: «Пусть заходит». Заходит давешний зек и смотрит на меня, я на него. Чувствую только, чем-то до боли знакомым веет, а в чём дело – понять не могу. Так и стоим, друг на друга смотрим. Потом слышу сдавленный голос: «Вася, ты не узнаёшь меня?» До сознания медленно-медленно доходит знакомый с детства голос - брат мой, мой родной брат! Потом он рассказал, что ещё в 41-ом попал в плен, перевозили из лагеря в лагерь, и здесь вот оказался под конец войны.

Время было непростое, всех наших попавших в плен через особый отдел пропускали, а там по трибуналу уже в наши лагеря укатывали. Виноват, не виноват, в каком состоянии попал плен, никого не волновало. В плен попал, значит, предатель, а раз так, то получи десятку за измену Родине и езжай из одной неволи в другую.

Прим. В. Зыкова. Интересовался я этим вопросом. Как правило, все, кто возвращался из плена, должны были пройти через так называемые фильтрационные лагеря. Назначение этих лагерей, по замыслу, вовсе не наказание, а проверка личности. Ведь могло оказаться так, что под видом пленных в страну могли попасть и предатели, и шпионы, и диверсанты. Ну а поскольку никаких электронных баз данных в те времена в принципе быть не могло, и даже телефоны не везде были, то ждать результатов проверки (запрос - спецпочта - лошадь - автомобиль - проверка всевозможных архивов, досье и т.д.) приходилось долгие месяцы.

Конечно, воюющая и послевоенная, в разрухе, страна не могла себе позволить бездельничать такому количеству рабочих рук, которых катастрофически не хватало, а потому работали эти узники фильтрационных лагерей наравне со всеми, в режиме военного времени. И охранялись, разумеется.

Это по замыслу. Ну а на деле многое, очень многое, зависело от людей, которые занимались твоим делом. Коррупции тогда не было или почти не было, особенно по сравнению с нынешней, а вот сволочей и подонков хватало всегда и везде. И, разумеется, стремились они не на фронт, под пули и снаряды, а во всякие "тёплые местечки", в том числе и в такие лагеря. А потому твоя судьба была в их руках, и если проверял твоё дело не нормальный человек, а такой вот мерзавец, то ему частенько лень было "копать", проще при малейшем подозрении или нестыковке, потере документов, заявить, что ты предатель...

В каждой воинской части был особый отдел. Я со своим полковым особистом хорошие отношения поддерживал, потому и помог он мне брата от наших лагерей спасти. Особист этот быстро провёл необходимые бумаги, и вскоре я зачислил брата к себе в полк ездовым.

Послужил он у меня два месяца, и с первой партией уволил я его в запас. Тут и мне отпуск дали. Поехали с ним вдвоём домой. Его жена перебралась в Бугуруслан к моим, там все и встретились. Сколько же радости и слез было. И подарки нашим бабам по душе пришлись, я хоть в тканях и не мастак был, а как оказалось, самые лучшие выбрал и привёз. Надолго тех «штук» одеваться хватило.

Службу свою я 57-ом закончил, в должности начальника высшего артиллерийского училища. Ранения в 44-ом году всё-таки дали о себе знать.

***

Я слушал деда, и перед глазами стояли картины войны и нашего убогого быта. Почему в России так мало ценят человеческую жизнь?

Этот высокий, суровый дед, с властными нотками в голосе, старый воин, меня совсем сразил, когда поезд наш, замедляя ход, шел вдоль перрона. Он нетерпеливо выглядывал в окно, как он сказал, его должна была встречать дочь. А когда он вдруг увидел её, шедшую по перрону, и стал называть её по имени, голос у него задрожал, на глазах от избытка чувств появились слёзы, тут уж я совсем опешил. Что делает со старыми солдатами время!