Помню (рассказывал Пушкин А.С.), что, когда мне передали приказание государя явиться к нему, душа моя вдруг омрачилась - не тревогою, нет! - но чем-то похожим на ненависть, злобу, отвращение. Мозг ощетенился эпиграммой, на губах играла насмешка, сердце дрогнуло от чего-то, похожего на голос свыше, который, казалось, призывал меня к роли стоического республиканца, Катона, а то и Брута.
Я бы никогда не закончил, если бы вздумал в точности передать те оттенки чувств, которые испытывал в вынужденном пути в царский дворец. И что же? Они разлетелись, как мыльные пузыри, исчезли в небытии, как сонные видения, когда он мне явился и со мною заговорил.
Вместо надменного деспота, кнутодержавного тирана я увидел монарха (Николай I) рыцарски прекрасного, величественно спокойного, благородного лицом. Вместо грубых, язвительных, диких слов угрозы и обиды я услышал снисходительный упрек, выраженный участливо и благосклонно.
- Как, - сказал мне император, - и ты враг своего государя? Ты, которого Россия вырастила и покрыла славой? Пушкин, Пушкин! Это нехорошо! Так быть не должно!
Я онемел от удивления и волнения. Слово замерло на губах. Государь молчал, а мне казалось, что его звучный голос еще звучал у меня в ушах, располагая к доверию, призывая опомниться. Мгновения бежали, а я не отвечал.
- Что ж ты не говоришь? Ведь я жду?! - сказал государь и взглянул на меня пронзительно.
Отрезвленный этими словами, а еще больше этим взглядом, я, наконец, опомнился, перевел дыхание и сказал спокойно:
- Виноват и жду наказания.
- Я не привык спешить с наказанием! - сурово ответил император. - Если могу избежать этой крайности - бываю рад. Но я требую сердечного, полного подчинения моей воле. Я требую от тебя, чтобы ты не вынуждал меня быть строгим, чтобы ты мне помог быть снисходительным и милостивым. Ты не возразил на упрек во вражде к своему государю - скажи же, почему ты враг ему?
- Простите, ваше величество, что, не ответив сразу на ваш вопрос, я дал вам повод неверно обо мне думать. Я никогда не был врагом своего государя, но был врагом абсолютной монархии.
Государь усмехнулся на смелое признание и воскликнул, хлопая меня по плечу:
- Мечтания итальянского карбонарства и немецких тугендбундов. Республиканские химеры всех гимназистов-лицеистов, недоваренных мыслителей из университетских аудиторий! С виду они величавы и красивы – в существе своем жалки и вредны! Республика есть утопия, потому что она есть состояние переходное, ненормальное, в конечном счете всегда ведущее к диктатуре, а через нее – к абсолютной монархии. Не было в истории такой республики, которая в трудные минуты обошлась бы без самоуправства одного человека и которая избежала бы разгрома и гибели, когда в ней не оказалось дельного руководителя. Сила страны – в сосредоточении власти; ибо где все правят – никто не правит; где всякий-законодатель, там нет ни твердого закона, ни единства политических целей, ни внутреннего лада. Каково следствие всего этого? АНАРХИЯ!
Государь умолк, раза два прошелся по кабинету, вдруг остановился передо мной и спросил:
- Что же ты на это скажешь, поэт?
- Ваше величество, – отвечал я, – кроме республиканской формы правления, которой препятствует огромность России и разновидность населения, существует еще одна политическая форма – конституционная монархия.
- Она годится для государств, окончательно установившихся, – перебил государь тоном глубокого убеждения, – а не для таких, которые находятся на пути развития и роста: Россия еще не вышла из периода борьбы за существование. Она еще не добилась тех условий, при которых возможно развитие внутренней жизни и культуры. Она еще не достигла своего политического предначертания. Она еще не оперлась на границы, необходимые для ее величия. Она еще не есть тело, вполне установившееся, монолитное, ибо элементы, из которых она состоит, до сих пор друг с другом не согласованы. Их сближает и спасает только самодержавие – неограниченная, всемогущая воля монарха.
Без этой не было бы ни развития, ни спайки, и малейшее сотрясение разрушило бы все строение государства. Неужели ты думаешь, что, будучи конституционным монархом, я мог бы сокрушить главу революционной гидры, которую вы сами, сыны России, вскормили на гибель ей? Неужели ты думаешь, что обаяние самодержавной власти, врученной мне богом, мало содействовало удержанию в повиновении остатков гвардии и обузданию уличной черни, всегда готовой к бесчинству, грабежу и насилию? Она не посмела подняться против меня. Не посмела! Потому что самодержавный царь был для нее живым представителем божеского могущества и наместником бога на земле, потому что она знала, что я понимаю ответственность своего признания и что я не человек без закала и воли, которого гнут бури и устрашают громы!
Когда он говорил это, ощущение собственного величия и могущества, казалось, делало его гигантом. Лицо его было строго, глаза сверкали. Но это не были признаки гнева, нет! Он в ту минуту не гневался, но испытывал свою силу, измерял силу сопротивления, мысленно с этим боролся и побеждал. Он был горд и в то же время доволен. Но вскоре выражение его лица смягчилось, глаза погасли, он снова прошелся по кабинету, снова остановился передо мной и сказал:
- Ты еще не все высказал. Ты еще не вполне очистил свою мысль от предрассудков и заблуждений. Может быть, у тебя на сердце лежит что-нибудь такое, что его тревожит и мучит? Признайся смело. Я хочу тебя выслушать и выслушаю.
- Ваше величество, - отвечал я с чувством. - Вы сокрушили главу революционной гидре. Вы совершили великое дело – кто станет спорить? Однако… есть и другая гидра, чудовище страшное и губительное, с которым вы должны бороться, которое вы должны уничтожить, потому что иначе оно вас уничтожит.
- Выражайся ясней! – перебил государь, готовясь ловить каждое мое слово.
- Эта гидра, это чудовище, – продолжал я, - самоуправство административных властей, развращенность чиновничества и подкупность судов России. Россия стонет в тисках этой гидры поборов, насилия и грабежа, которая до сих пор издевается, которая до сих пор издевается даже над высшей властью. На всем пространстве государства нет такого места, куда бы это чудовище не досягнуло!
Нет сословия, которого оно не коснулось бы. Общественная безопасность ничем у нас не обеспечена! Справедливость – в руках самоуправленцев. Над честью и спокойствием семейств издеваются негодяи! Никто не уверен ни в своем достатке, ни в свободе, ни в жизни. Судьба каждого висит на волоске, ибо судьбою управляет не закон, а фантазия любого чиновника, любого доносчика, любого шпиона! Что ж удивительного, если они, возмущенные зрелищем униженного и страдающего отечества, подняли знамя сопротивления, разожгли огонь мятежа, чтобы уничтожить то, что есть и построить то, что должно быть: вместо притеснения - свободу, вместо насилия - безопасность, вместо продажности - нравственность, вместо произвола - покровительство закона, стоящего надо всеми и равного для всех!
Вы, ваше величество, можете осудить развитие этой мысли, незаконность средств к ее осуществлению, излишнюю дерзость предпринятого, но не можете не признать в ней порыва благородного! А вы могли и имели право покарать виновных, в патриотическом безумии хотевших повалить трон Романовых, но я уверен, что даже карая их, в глубине души вы не отказывали им ни в сочувствии, ни в уважении! Я уверен, что если государь карал, то человек прощал!
- Смелы твои слова! – сказал государь сурово, но без гнева. – Значит, ты одобряешь мятеж? Оправдываешь заговор против государства? Покушение на жизнь монарха?
- О нет, ваше величество, - вскричал я в волнении. – Я оправдывал цель замысла, а не средства! Ваше величество умеете проникать в души – соблаговолите проникнуть в мою и вы убедитесь, что в ней все чисто и ясно! В такой душе злой порыв не гнездится, преступление не скрывается!
- Хочу верить, что так, и верю! – сказал государь более мягко – У тебя нет недостатка ни благородных убеждениях, ни в чувствах, но тебе недостает рассудительности, опытности, основательности. Видя зло, ты возмущаешься, содрогаешься и легкомысленно обвиняешь власть за то, что она сразу же не уничтожила это зло и на его развалинах не поспешила воздвигнуть здание всеобщего блага.
Для глубокой реформы, которой Россия требует, мало одной воли монарха, как бы он ни был тверд и силен. Ему нужно содействие людей и времени. Нужно соединение всех высших сил государства в одной великой передовой идее, нужно соединение всех усилий и рвение в одном похвальном стремлении к поднятию самоуважения в народе и чувства чести – в обществе. Пусть все благонамеренные и способные люди объединяться вокруг меня. Пусть в меня уверуют. Пусть самоотверженно и мирно идут туда, куда я их поведу, и гидра будет побеждена! Гангрена, разъедающая Россию, исчезнет, ибо только в общих усилиях – победа, в согласии благородных сердец – спасение!
Что же до тебя, Пушкин… ты свободен. Я забываю прошлое – даже уже забыл. Не вижу пред собой государственного преступника – вижу лишь человека с сердцем и талантом, вижу певца народной славы, на котором лежит важное призвание – воспламенять души великими добродетелями и ради великих подвигов. Теперь можешь идти! Где бы ты ни поселился (ибо выбор зависит от тебя), помни, что я сказал и как с тобой поступил. Служи Родине мыслью, словом и пером. Пиши для современников и для потомства. Пиши со всей полнотой вдохновения и совершенной свободой, ибо цензором твоим буду я!
Vladimir
Комментарий Т.Г.Цявловской к стихотворению А.С.Пушкина "Клеветникам России" (стр. 339).
Стихи обращены к депутатам французской палаты и к французским журналистам, демонстративно выражавшим сочувствие польскому восстанию и призывавшим к вооруженному вмешательству в русско-польские военные действия.
«Озлобленная Европа нападает покамест на Россию не оружием, но ежедневной, бешеной клеветою. — Конституционные правительства хотят мира, а молодые поколения, волнуемые журналами, требуют войны» (черновой текст письма к Бенкендорфу, написанный около 21 июля 1831 г. — подлинник на французском языке; см. Акад. изд. Собр. соч. Пушкина, т. XIV, стр. 183).
(Ср. письмо от 10 ноября 1836 г. к Н. Б. Голицыну — т. 10.)
Народные витии — члены французской палаты депутатов — Лафайет, Моген и др.
Сии кровавые скрижали — многовековая борьба украинского казачества и крестьянства с шляхетской Польшей, а также польская интервенция 1610—1611 гг., когда польские войска были в Москве и горел Кремль.
Прага — древнее варшавское предместье на правом берегу Вислы — связана с событиями 1794 г., когда Варшава была взята Суворовым.
"КЛЕВЕТНИКАМ РОССИИ" А.С. Пушкин, 1831 год.
О чем шумите вы, народные витии?
Зачем анафемой грозите вы России?
Что возмутило вас? волнения Литвы?
Оставьте: это спор славян между собою,
Домашний, старый спор, уж взвешенный судьбою,
Вопрос, которого не разрешите вы.
Уже давно между собою
Враждуют эти племена;
Не раз клонилась под грозою
То их, то наша сторона.
Кто устоит в неравном споре:
Кичливый лях, иль верный росс?
Славянские ль ручьи сольются в русском море?
Оно ль иссякнет? вот вопрос.
Оставьте нас: вы не читали
Сии кровавые скрижали;
Вам непонятна, вам чужда
Сия семейная вражда;
Для вас безмолвны Кремль и Прага;
Бессмысленно прельщает вас
Борьбы отчаянной отвага -
И ненавидите вы нас...
За что ж? ответствуйте: за то ли,
Что на развалинах пылающей Москвы
Мы не признали наглой воли
Того, под кем дрожали вы?
За то ль, что в бездну повалили
Мы тяготеющий над царствами кумир
И нашей кровью искупили
Европы вольность, честь и мир?..
Вы грозны на словах - попробуйте на деле!
Иль старый богатырь, покойный на постеле,
Не в силах завинтить свой измаильский штык?
Иль русского царя уже бессильно слово?
Иль нам с Европой спорить ново?
Иль русский от побед отвык?
Иль мало нас? Или от Перми до Тавриды,
От финских хладных скал до пламенной Колхиды,
От потрясенного Кремля
До стен недвижного Китая,
Стальной щетиною сверкая,
Не встанет русская земля?..
Так высылайте ж нам, витии,
Своих озлобленных сынов:
Есть место им в полях России,
Среди нечуждых им гробов.
© 2009 Технополис завтра
Перепечатка материалов приветствуется, при этом гиперссылка на статью или на главную страницу сайта "Технополис завтра" обязательна. Если же Ваши правила строже этих, пожалуйста, пользуйтесь при перепечатке Вашими же правилами.
