Как Сталин учился на ошибках Наполеона

Лейтмотивом политики и Наполеона Бонапарта, и Сталина было – не допустить реставрации у власти старых элит. Бонапарт, при всей своей гениальности, потерпел поражение в этой борьбе. Тем внимательнее Сталин присматривался к его опыту.

1933 год. В Белый дом в Вашингтоне только что хозяином въехал Франклин Рузвельт. Его президентство будет самым долгим и одним из самых славных в истории США. В Берлине приведён к присяге новый канцлер – Адольф Гитлер. Его двенадцатилетняя диктатура будет памятна всему миру, хотя и по другим причинам… В Москве недавно возвращённый Сталиным из ссылки академик Евгений Викторович Тарле пишет монографию «Наполеон».

«Сам работая непрерывно почти круглые сутки, за вычетом немногих часов для сна, 15 минут на обед и менее 15 минут на завтрак, – Наполеон не считал нужным проявлять к другим больше снисходительности, чем к самому себе. И точь-в-точь как он это делал с солдатами и офицерами, Наполеон не только страхом суда, наказания, увольнения заставлял чиновников сидеть за работой сверх всякой меры… Люди истощались в работе так точно, как другие умирали на поле битвы. На гражданской службе, как на военной, служащий персонал шёл на всё, чтобы заслужить орден или милостивую улыбку владыки», – писал Тарле.

Старый мудрый академик знал, что Сталин читает его труды. И неспроста подчёркивал в герое своей книги те черты, которые были присущи советскому диктатору.

Знал он, что Сталин настороженно следит за тем, что за границей его всё чаще называют «Бонапартом русской революции»...

Какой самый главный вывод мог почерпнуть Сталин из чтения «Наполеона»? Он не мог не видеть прямой аналогии между буржуазной революцией во Франции и пролетарской революцией в России. Главной опасностью для той и другой всегда оставалась Реставрация. Ради неё представители свергнутых революцией классов десятилетиями строили заговоры, устраивали террористические акты и диверсии, шли в обозе всевозможных интервентов и оккупантов... Так было во Франции конца XVIII – начала XIX вв., так было и в России первой половины ХХ века.

Бонапарт, при всей своей гениальности, можно сказать – сам привёл Бурбонов в Париж. Но перед этим он восстановил против себя всю Европу. Сталин видел одну из своих основных задач в том, чтобы уберечь Россию от реставрации капитализма. Главное для Сталина было – не повторить ошибок Наполеона, из-за которых на Францию ополчилась вся Европа. Социалистическая Россия не должна навлечь на себя армады интервентов.

Отсутствие агрессивности, отказ от несения мировой революции на штыках, недопущение дипломатической изоляции СССР – таково было кредо сталинской внешней политики.

Территория СССР должна увеличиваться не в захватнических авантюрах, а лишь наверняка, прочно и навсегда, медленным, но верным приращением. Поддерживать революцию имеет смысл только в тех странах, которые могут войти в сферу влияния СССР. Всё, что вне этого – пустая трата сил и средств, ненужное раздражение многочисленных врагов. Бонапартизм во внешней политике как стремление к скороспелым захватам был Сталину абсолютно чужд.

Нельзя сказать, что такая линия советской внешней политики была изобретением Сталина или, тем более, сложилась у него только после 1933 года, под влиянием чтения «Наполеона». Нет, она продолжала прагматическую тенденцию Ленина, проявившуюся ещё в дни Брестских переговоров и во время дипломатических манёвров по разрушению международного антисоветского фронта в 1918-1922 гг. Этот курс – «от Брест-Литовска до Рапалло» – был единственно реалистическим для страны, вынужденной строить социализм в отдельно взятой себе. Но в противовес ей в советской политике долго сохранялась угроза агрессивной стратегии, направленной на разжигание мировой революции путём военных авантюр. Внутренняя политика Сталина была направлена на изживание этой угрозы, грозившей восстановить против страны Советов весь мир, как в своё время вся Европа восстала против Бонапарта. Не учтя этого, мы ничего не поймём в истории тех тяжёлых лет.

Умные люди учатся на чужих ошибках. Сталин и старался извлечь уроки истории из ошибок других.

Близкими к нему аналогами по своей роли вождей послереволюционной стабилизации могли быть только Кромвель и Бонапарт, особенно последний. Было бы неверно считать, что Сталин черпал информацию о Наполеоне только из книги Тарле, появившейся в 1933 году. Ещё более неправильно полагать, что политическая линия Сталина была выражением его субъективного мнения, что она не отражала объективных тенденций развития советского социума. Всё это так. Но и отвергать влияние на Сталина концентрированной политической биографии Наполеона в изложении академика тоже нельзя.

Труд Тарле явно помог советскому вождю окончательно создать целостную концепцию своей внешней политики (а равно и внутренней). Не зря академик с явным одобрением отмечал те черты и действия Наполеона, которые отчётливо просматривались и в деятельности Сталина. Это – покровительство науке и технократам, примирение с Церковью, историческое примирение с дореволюционным прошлым страны, а также дисциплина и эффективность госаппарата, основанные на преданности вождю, который сам не покладая рук трудится на благо страны.

Вряд ли есть основание считать, что борьба с нигилизмом в отношении русской истории началась только в результате знакомства Сталина с работой Тарле о Наполеоне. Нет, эта линия уже намечалась в политике Сталина. Она выразилась уже в возвращении из ссылки Тарле и ряда других видных историков. Точно также почва для примирения с Церковью стала закладываться не с началом Великой Отечественной войны, а раньше, с отказом советской власти поддерживать «обновленцев».

Сталин явно не без интереса воспринял такое новшество Наполеона как введение «рабочих книжек». Тарле оценивал его отрицательно. Однако Сталин мог руководствоваться тем, что в стране, где нет буржуазии, такие документы не будут иметь негативных последствий для рабочих. Точно также он мог позитивно расценивать мероприятия Наполеона по подчинению страны полицейскому контролю: в социалистическом государстве такие меры служат-де интересам не одного класса, а всего народа. И нельзя не признать частичной правоты Сталина и в этом вопросе. Сколько в начале 90-х гг. было шуму по поводу того, что надо уничтожить трудовые книжки и институт прописки! И что же? Прошло двадцать лет, но это реальное «наследие сталинизма» живёт и здравствует. Новая демократическая Россия их не отменила. Почему? Да наверное потому, что, кроме административно-полицейских функций, обязательная прописка и трудовые книжки, как оказалось, служат ещё и защите прав человека на жильё и на труд.

Одновременно Тарле оттенял своё неодобрение многим аспектам политики Наполеона. Среди них, прежде всего, агрессивная внешняя политика, подавление других народов, навязывание им чуждого социально-политического устройства. Некоторые моменты в политике Наполеона были показаны академиком вполне нейтрально. Порицая Наполеона за репрессии в отношении якобинцев, Тарле между строк давал понять, что они были продиктованы государственной необходимостью, как её понимал император послереволюционной Франции.

Для Сталина «якобинцами» были те, кто пытался продолжать «перманентную революцию», провоцируя угрозы безопасности Советского Союза, а «нераскаявшимися роялистами» – эмигранты на службе врагов нашей страны.

«Белые всегда останутся белыми», – эти слова произнёс Наполеон, когда накануне битвы при Ватерлоо узнал о том, что генерал Бурмон, из числа вернувшихся эмигрантов, перебежал к врагу. Поведение военных, выдвинувшихся во время французской революции, тоже должно было служить предостережением для Сталина.

Лафайет, Дюмурье, Пишегрю, Моро – все эти прославленные вожди и генералы революции в какой-то момент изменили ей и отечеству. А поведение Мюрата, Нея, Ожеро, Мармона в критические дни 1814 года? Все они были выдвинуты, обласканы и возвышены Наполеоном. Разве они его не предали в критический момент? Подозрительность Сталина в отношении военной верхушки вызывалась не только этими наглядными историческими примерами. Он видел авантюризм Тухачевского, загубивший успешную для Красной армии польскую кампанию 1920 года, знал, что Тухачевский и другие продолжают поддерживать контакты с Троцким. К чему мог привести такой альянс? И разве можно было бы положиться на этих людей осенью 1941 года? А Сталин не мог заранее исключать того, что вражеские армии (неизбежность Второй мировой была отчётливо видна сразу после Версаля) не выйдут на подступы к столице.

Глядя из нашего времени, нельзя не подумать и о другом. Как справедливо отметил историк Ю.В. Емельянов, то, как партийная элита в конце 1980-х – начале 1990-х гг. сдавала нашу страну, заставляет несколько по-иному, чем было принято раньше, отнестись к признаниям осуждённых на политических процессах конца 30-х гг. в сотрудничестве с иностранными разведками.

Сталин отодвинул опасность внешнего диктата во внутренних делах нашей страны не только на период своей жизни, но и на срок ещё одного поколения. В этом он оказался исторически успешнее Бонапарта.

Специально для Столетия