Режиссер «Игры престолов» и «Карточного домика» Алик Сахаров:

Режиссер «Игры престолов», «Декстера» и «Карточного домика» Алик Сахаров 18 мая прочитал лекцию на фестивале Telling Stories в Центральном доме предпринимателей и рассказал нам о том, как советские мозги помогли ему сделать карьеру в Голливуде, о любви к Звягинцеву и русской задумчивости.

С чем вы приехали в Москву? О чем рассказываете на фестивале Telling Stories?

В основном я отвечаю на вопросы по поводу «Игры престолов», которые, увы, не могу удовлетворить. Никакой лекторской программы у меня нет — это слишком дидактично. Мне кажется, у меня недостаточно авторитета, чтобы строить из себя преподавателя. Это чересчур претенциозно.

Не могу, несмотря на ваши слова, не включить себя в число тех, кому интересно ваше отношение к последнему сезону «Игры престолов». У нас фанаты в бешенстве, требуют переснять сериал, когда Мартин допишет книжку…

Я, видимо, вас расстрою, но после окончания работы над четвертым сезоном «Игры престолов» не имею к сериалу никакого отношения.

Но ведь смотрите?
(Улыбается.) Не смотрю!

Почему?

Так получилось, что после четвертого сезона я понял, что несколько завяз в этом сериале. Это такой вакуум, из которого очень тяжело выбраться. А главное — долгая работа над сериалом типа «Игры престолов» накладывает на тебя ярлык — дальше тебя будут звать снимать только что-то в таком духе. Всегда. Голливуд в этом смысле очень сложное место, нужно уметь хорошо чувствовать, когда этот ярлык, этот штамп еще можно разрушить. В общем, я понял, что мне пора расширить свой кругозор, свой режиссерский диапазон, и я ушел из «Игры престолов» — все полюбовно, никаких скандалов. Я начал заниматься не только режиссерской деятельностью, но и продюсерской. Я взялся за «Черные паруса», перешел на «Марко Поло», дальше были «Карточный домик», «Плоть и кровь», «Озарк». Работы было так много, что телевизор я не успевал смотреть в принципе. Да и вообще я как сапожник без сапог — в том смысле, что не очень-то люблю смотреть сериалы. Это накладывает определенный отпечаток, оказывает влияние, а мне хотелось бы, чтобы ничего такого не было в моем режиссерском ДНК.

Но все равно же что-то влияет…

Конечно. Вот то, что мы с вами сейчас сидим и разговариваем, например. Люди, настроение… Это тоже влияние, но у него другой источник. Здесь влияет общение и химия отношений между режиссером и продюсером, оператором, актерами. Кроме того, я люблю читать, люблю слушать музыку — не фоном, а по-настоящему, внимательно.

Давайте немного вернемся назад во времени. Вы в детстве переехали из Ташкента в Москву…

Я вырос в Москве, да.

А потом родители подарили вам камеру, чтобы вы снимали, как растет младший брат.

Да, именно, так все и началось.

Но высшего режиссерского образования у вас нет?

У меня нет вообще никакого высшего образования. Я посещал подготовительные курсы филологического факультета МГУ после того, как демобилизовался из армии. Но поскольку у меня всегда было какое-то несоответствие с партой…

То есть?

Ну то есть я был плохой ученик. (Смеется.) В общем, я не то чтобы забросил учебу, но вскоре понял, что я автодидакт, что мне надо заниматься самообразованием в своем ритме.

Помню, что лично я впервые обратил внимание на ваше имя в титрах «Декстера» лет шесть назад. Тогда я обнаружил, что вы уже много сняли. Можете вкратце рассказать, как все это случилось?

В 1981-м я приехал в Штаты, мне было 22 года. Три года проработал часовым мастером, мне это надоело, нужно было как-то выскакивать из этой удушающей среды. Нужна была какая-то отдушина. Я всегда писал — до сих пор пишу.

Прозу?

В основном документальные зарисовки. О вас я тоже, кстати, напишу.

Интересно будет почитать.

(Смеется.) Это что-то вроде character study — разработки персонажей при работе над сценарием. В то же время у меня были какие-то фотографические навыки еще с детства. Я понимал, как выставляется свет, как строится экспозиция. В общем, я понимал всю физику съемок. И в какой-то момент меня осенило — я решил сделать документальный фильм о таких же русских в Америке, как я. Получился 29-минутный фильм, сделанный человеком, вообще не представляющим, как снимается кино. Тем не менее его кто-то увидел, и спустя время мне предложили делать небольшие ролики для корпораций в качестве оператора и осветителя. Я это делал примерно пять лет, получалось лучше и лучше, а главное — это приносило доход. Параллельно я постоянно занимался собой. Я всегда много читал, но в те годы уделял особое внимание технической литературе — хотелось проникнуть в глубины, в которые погружаются настоящие ученики великих киношкол вроде ВГИКа. В общем, у меня стало получаться, мне предлагали все больше работы, и в какой-то момент я стал работать оператором-постановщиком. И вот меня позвал работать Дэвид Чейз — снимать «Клан Сопрано».

А как он вас нашел?

Он увидел мой короткометражный фильм «Пауза», посвященный моему любимому режиссеру — Тарковскому. Не знаю, что его зацепило — ничего общего с «Кланом Сопрано» в этом фильме нет… Может быть, он зацепился за сам по себе тон, с которым я работал. Дэвид сказал интересную вещь: «Мне бы хотелось снять этот сериал так, как мы не делаем это в Америке. Я хочу, чтобы он был снят с твоей точки зрения». А какая у меня может быть точка зрения? Только через мои советские мозги.

То есть вы, несмотря на то, что большую часть жизни живете в США, чувствуете себя русским человеком?

По культуре — безусловно. Вот смотрите. Мне 60 лет. Я не потерял — вернее, стараюсь не потерять — свой русский язык. У меня маленький словарный запас из-за недостатка практики, но я стараюсь его обогащать.

Да, я обратил внимание на то, что вы стараетесь избегать калькированных конструкций из английского языка.

Вы совершенно правы, да. И это непросто. Девяносто девять процентов времени я уже 38 лет общаюсь на английском. По-русски я говорю только со своей мамой — раз в неделю. Даже с сестрой мы говорим по-английски. Но я смотрю старые фильмы, читаю классику.

Кого?

Толстого, Чехова, Бунина.

Вы часто бываете в России?

Это мой второй визит за 38 лет. В 1994-м я приезжал с женой — она американка. Хотел показать места, где я вырос — это в Новогиреево. Мы приехали на несколько дней, я ей все показал, и мы уехали. (Смеется.)

У вас есть любимые места в Москве?

Конечно! Новодевичий монастырь и Новодевичье кладбище — это одно из самых… Anchoring place — не знаю, как это сказать по-русски. Мои корни? Кроме того, Курский вокзал — место, откуда я каждый день на электричке ездил в Новогиреево. Колхозная площадь (сегодня — Сухаревская. — «Москвич Mag») — я там работал часовым мастером. Ну и, конечно, ГУМ, ЦУМ, Красная площадь, Третьяковка и ее окрестности. Москва — огромный, масштабный город, у него нет аналогов.

Удалось в этот приезд погулять?

Да, меня Тимур Бекмамбетов немного покатал на машине. Мы сходили в ГУМ, съели мороженое — в общем, все как полагается. (Смеется.)

Узнаете город?

И да, и нет. Мне было до слез приятно приземлиться в Москве. Знаете, когда мы уехали, у меня долгие годы была огромная ностальгия. Потом она прошла, я перестал про это думать. И вот сейчас мне очень приятно осознавать, что я чувствую себя здесь как дома. Я не чувствую какого-то внутреннего отторжения по отношению к тому, что было заложено здесь. Я не отношусь к числу людей, ругающих Советский Союз. Это частица моего романтического прошлого — и настоящего тоже. Я очень много черпаю из той части своей жизни.

И тут мы возвращаемся к вашему видению, которое помогло вам сделать карьеру. Можете сформулировать, в чем оно заключается?

Очень просто. Приведу обратный пример. Если привезти в Россию думающего американского режиссера, то он будет смотреть на здешнюю жизнь через призму своего культурного восприятия. Это совершенно банальная вещь. Когда я смотрю на американскую культуру — а она есть, хоть и не так развита, как в России — то смотрю на нее как иностранец. Общего между нами очень-очень мало. Есть какие-то штрихи, но я смотрю на них, как это сказать, с перспективы третьего лица, отстраненно. Это, кстати, помогает при установке камеры.

Есть и другие аспекты. У меня немножко заторможенный ритм — это тоже следствие происхождения. Мы же не боимся задержать внимание на чем-то, подольше поразглядывать. Может быть, это из-за того, что мы не стремимся так быстро покорить мир, как это пытаются сделать американцы. Может быть, мы какая-то задумчивая нация, мы склонны к созерцанию. Нам свойственно присесть, призадуматься. Есть такое выражение у американцев — hundred miles stare, вот нам это свойственно. Это чисто бунинская традиция.

Ну мой любимый режиссер Вернер Херцог — немец — говорил, что он может долго стоять у окна, а в его сознании будут возникать и разрушаться целые миры.

Очень хорошая формулировка, очень точная.

А современное русское кино вы не смотрите?

Я, знаете, люблю Звягинцева. Он создает ритм, который соответствует моему внутреннему восприятию мира. Именно поэтому я люблю Тарковского, Бергмана, Кубрика. Они позволяют мне смотреть на мир внимательно, медленно.

Я сейчас вспомнил «Рому» Куарона — там есть попытка такой созерцательности, но в движении камеры видно, что самому режиссеру такой взгляд несвойствен.

Да, верно. И потом это очень претенциозная картина. Есть режиссеры, делающие это чище, правдивее. Вот Херцог как раз очень хороший в этом смысле пример.

Он часто говорит, что правда переживания важнее правды факта.

Да, совершенно верно. У него есть потрясающий фильм, снятый в Кувейте («Уроки темноты». — «Москвич Mag») — это для меня абсолютное чудо в плане изучения характеров. Ведь что такое общение? Это постоянное изучение характеров — как раз то, что меня занимает в кино. Поэтому мой ритм немножко заторможен — в этом можно убедиться, посмотрев любой из снятых мной эпизодов. Мне часто говорят: «He’s so slow — he’s russian!» — «Он такой медлительный — он русский!» (Смеется.)

Вы вообще чувствуете себя автором или крепким профи?

И так, и так. С одной стороны, поскольку я начинал как оператор, то очень хорошо знаю, как уложиться в бюджет. Но это не исключает и авторской стороны — мне нравится созерцать, вглядываться. И я умею это совмещать.

Можете назвать какую-то одну работу, которую считаете максимально авторской?

Да. Это седьмой эпизод сериала «Обратная сторона» (Counterpart) под названием «Самая искренняя форма лести» (The Sincerest Form of Flattery). Это мое авторское кино.

Ну и последний вопрос. Увидим ли мы когда-нибудь ваш полностью авторский проект? Вы же наверняка пишете сценарии…

Два! (Смеется.) Но я думаю, что все случится, если найдется очень храбрый продюсер.

Фото: Андрей Степанов

источник