«Ты проникся, старлей? Понял насколько это важно, то, что я тебе говорю? Целый генерал тратит на тебя целый час. А у тебя ни капли восторга в глазах», - в третий раз спрашивал он меня, предварительно рассказав с десяток трагических случаев, произошедших в авиации, и с надеждой глядя на меня.
Я понятливо кивал головой, уныло разглядывая свои руки, и думал о том, что сейчас капитан 3 ранга Шумко, радостно потирая руки, высказывает моему комдиву Евгению Евгеньевичу Соколову, не найдя меня на своем штатном (по приборке) месте в кормовом коридоре. Наверно, он уже устроил истерику, и мой сход на берег сегодня (в мой день рождения) уже находится под сильным вопросом.
«Товарищ генерал-лейтенант, сейчас объявлена предобеденная приборка и мне надо бежать на приборку. Командир БЧ-4 не поймет моего отсутствия», - в третий раз я пытался убедить своего авиационного начальника с очень почетным авиационным знаком на тужурке «Заслуженный летчик СССР» отпустить меня поскорее.
«Нет, Блытов, ты нифига не понял. Я ему о безопасности полетов, а он мне уже третий раз о какой-то приборке. Лучше бы на твою должность назначили нашего авиационного парня, и у меня не было бы причин так беспокоиться», - уже с раздражением он начал отчитывать меня, а затем вдруг, резко закончив, опять рассказал мне пару аварийных случаев из своей практики.
И с какой-то затаенной надеждой глядя мне в глаза, в конце спросил: «Проникся?»
«Так точно, товарищ генерал, проникся. Понял, что для меня связь с авиацией - самое главное на нашем корабле», - четко отчеканил я, потеряв всякую надежду успеть на приборку.
Фото http://navsource.narod.ru/photos/02/161/02161028.jpg
«Ладно, иди. Завтра в 7 утра будешь на площади Ушакова. Я возьму тебя посмотреть с собой настоящие полеты. Полетим на «Пчелке», - внезапно он приказал мне.
«На какой пчелке»? - остановился я у дверей каюты и снова посмотрел на него. Слишком уж нереальным и внезапным было его решение.
Конечно, попасть на полеты и посмотреть работу авиационных специалистов связи на берегу в условиях авиационного соединения было моей давней мечтой, о которой я даже в самых отделенных мыслях и думать не смел. Но завтра я никак не могу. Я заступаю дежурным по связи. Меня и так освободили соратники по дежурству, учитывая, что сегодня мой день рождения и мы с ребятами собрались его отпраздновать в ресторане «Бригантина». А Сережа Куценко добровольно заступил на дежурство сегодня вместо меня.
«На какой «Пчелке?» На моей «Пчелке». Классный самолет, я на нем могу даже на палубу твоего корабля сесть. Жаль, что не разрешают. С командиром вопрос о твоей командировке я решу - так что завтра жду тебя на машине в семь ноль ноль на площади Ушакова. И не опаздывать – минута опоздания, минимум строгий выговор, а две - сразу оформлю на гауптвахту. Я неаккуратных людей не люблю», - закончил наш разговор генерал-лейтенант.
Самолёт Ан-14 "Пчёлка", в "гражданской" окраске. Фото http://kollektsiya.ru/
Я выскочил за двери его каюты и помчался антилопой Гну по коридору и трапам вниз, на вторую палубу. Как я и предполагал, на моем объекте уже был командир боевой части связи капитан 3 ранга Шумко. Он держа в руке грязный ботинок, тыкая им в нос старшине 2 статьи Васе Куцу, и громко кричал на весь коридор, покраснев, как рак: «Как фамилия ботинка?»
Вопрос, конечно, был курьезный, и на первый взгляд смешной, да и собравшиеся вокруг потихоньку улыбались, заискивая перед разбушевавшемся Шумко. Но тот этого не замечал. Было понятно, что он нашел неподписанный ботинок (без фамилии владельца и номера военного билета) и теперь требует с командира отделения Васи Куца ответить, чей это ботинок. И что ботинок этот сродни неподготовленной к старту ракеты, сорванного сеанса связи, проигранной уже военной компании. Казалось, что вся наша служба уперлась в этот неподписанный ботинок, подсунутый непонятно кем вместо урны в нашу вентиляторную.
«Товарищ капитан 3 ранга, этот ботинок не наш. Я могу представить все ботинки нашей команды», - бросился на защиту подчиненного старшина команды мичман Кривошея.
«А почему этот ботинок лежит на вашем объекте и никому не может сказать, чей он? Да потому что он не подписан. А значит это ваш ботинок. Это ваши матросы его бросили, больше здесь никто не ходит», - сделал окончательный вывод командир БЧ.
И подумав, добавил: «Во времена Сталина с вами бы, Кривошея, и вашим долбанутым командиром группы никто не стал бы и разговаривать. Вас бы вывели на ют и расстреляли по моему приказу». Любил он и по делу, и не по делу вспоминать времена Великого вождя всех времен и народов.
«Кстати, а где находится во время приборки этот командир группы?» - и, внезапно увидев меня, громко закричал: «Где это ваша сиятельство изволит бродить во время приборки? Все руководство боевой части связи, и я, и заместитель по политической части старший лейтенант Дармохлебов, и старший инженер старший лейтенант Петров, и командир дивизиона Соколов выполняют ваши обязанности на вашем объекте. А вы изволите разгуливать, отдыхать в такой важный период времени? А у вас в это время вражеские ботинки под носом валяются».
И разогретый своей речью, сунул мне под нос этот грязный и рваный ботинок и опять закричал: «Как фамилия ботинка?»
«Не могу знать, товарищ капитан 3 ранга, не представлены друг другу. Впервые вижу этого субъекта на моем объекте приборки. Сам пришел откуда-то наверно и уснул в вентиляторной. И ведь молчит, гад, надо бы его допросить с пристрастием».
Стоявшие вокруг захихикали, но сразу замолкли, увидев начинавший сворачиваться в ярости рот командира боевой части.
«А опоздал на приборку потому, что был вызван в каюту к генералу Павлову. Командир дивизиона был мной поставлен в известность. А мичман Кривошея находился на объекте, и контролировал ход приборки», - продолжал я уже в уставном, а не ироническом тоне.
Командир дивизиона Женя Соколов кивнул головой в знак того, что он был поставлен в известность о том, где я нахожусь, и Кривошея действительно находился на объекте приборки.
«А что, этот Павлов ваш непосредственный начальник и он имеет право отменять приборку на корабле? А он знает, что у вас на объекте валяется неподписанный и скорее всего вражеский ботинок (да-да, я думаю, это вражеский ботинок) в вентилятором отделении? И на допросе он молчит как партизан», - закричал Шумко не терпевший никакого иносказательства и тем более юмора в отношении себя.
Вокруг собралось много народа и, видимо не желая выгледеть посмешишем, Шумко приказал прибыть к нему в каюту в 15 часов для разбирательства моей преступной деятельности замполиту БЧ-4 и командиру дивизиона.
Не буду описывать, что было дальше. Ребята в кают-компании выражали мне свое соболезнование, давали советы молчать, и тогда может Шумко и отпустит. После обеда и адмиральского часа разбирательство моей деятельности переместилось в каюту командира боевой части. Присутствовал по его приказанию заместитель командира БЧ по политической части старший лейтенант Дармохлебов Вася и мой командир дивизиона капитан-лейтенант Женя Соколов.
Для начала я был наказан «за опоздание на приборку», а затем и пытавшийся вступиться за меня командир дивизиона, и мой непосредственный начальник Женя Соколов также были наказаны с формулировкой «за низкий контроль за подчиненным».
Замполит Вася Дармохлебов сидел в кресле и лишь поддакивал, кивая головой, и лишь иногда вставлял фразы. Простой деревенский парень, отслуживший в севастопольской ОВРЕ и выбранный за какие-то заслуги секретарем комсомольской организации дивизиона, он остался на сверхсрочной и затем каким-то непонятным образом получил офицерское звание младшего лейтенанта. Учился заочно в полтавском педагогическом институте, и все офицеры БЧ-4 по очереди выполняли за него контрольные работы и рефераты по различным предметам, и его готовили его к экзаменам. Несмотря на огромнейший мой труд, вложенный в его образование, благодарности он не испытывал, видимо считая это нашей задачей и прямыми обязанностями помогать ему получать высшее образование.
Примечание Владимира Зыкова. Ну фамилия ж соответствует, ему можно! :)
Когда командир БЧ-4 иссяк, я доложил ему о завтрашнем приказании генерала Павлова лететь с ним по флотским аэродромам, и изучать основы организации связи с летательными аппаратами.
Шумко ответил категорично: «Никаких поездок, и тем более полетов с генералом. Пока я ваш командир, вы будете заниматься матросами и гальюнами на корабле, а не всякой чепухой в береговых частях. Я сам вам все расскажу, когда сочту нужным, все особенности, и научу всему, что надо, если понадобится!»
И когда вроде все вопросы были исчерпаны Дармохлебов проговорился про мой день рождения, и сказал, что нежелательно меня сегодня отпускать на берег, так как, по его сведениям, я с группой офицеров БЧ-2 и летчиков собираюсь посетить в честь этого события ресторан. «А как же можно в ресторан, если такой беспорядок на заведовании?» - закончил он свое повествование.
«Вы что же, пьянствовать собрались в свой день рождения? И завтра в пьяном виде собрались непонятно куда и непонятно зачем. Я обратил уже внимание, что вы вместо службы только и смотрите на берег. А ваши объекты неухожены. В гальюнах вместо порядка дерьмо», - полез Шумко в бутылку.
Соколов решил, что ему терять уже нечего и попытался заступиться за меня еще раз: «Когда у человека день рождения, его поздравляют, а не наказывают!»
«День рождения не является индульгенцией от службы. А наказание вы оба заслужили», - в один голос закричали Шумко и Дармохлебов.
Мы с Соколовым стояли по стойке смирно, а они сидели и еще минут сорок в два голоса по очереди рассказывали нам, как должен служить, по их пониманию, дисциплинированный и преданный Родине и Коммунистической партии офицер.
Затем, приняв внезапное решение, Шумко приказал Соколову и Дармохлебову следовать вместе с ним проверять мои объекты приборки, а меня объявил временно арестованным в его каюте и закрыл снаружи на ключ, видимо, чтобы я не убежал. Было смешно с одной стороны (я первый раз в жизни попал в такую ситуацию), а с другой стороны гадко и мерзко на душе. Мне искренне было жалко Женю Соколова, прекрасного человека и отличного офицера и командира. Но издеваются над теми, кто позволяет другим это делать. Так говорил мне мой отец, и советовал никогда не позволять это делать другим на военной службе.
Захотелось похулиганить и хоть немного отвести душу, пропадай моя телега. Я сел в его кресло и, развалясь за столом, поставил ноги на стол в лучшем стиле американских вестернов и начал рассматривать книги на книжной полке, бумаги на столе.
Книги, которые читает и собирает человек, много говорят о его характере, воспитании, уровне развития. У Шумко стояли на полочке первоисточники марксизма и ленинизма, мемуарная литература крупных полководцев и ни одной художественной книги. Однажды в хорошем настроении он рассказывал нам (молодым лейтенантам), что нельзя тратить драгоценное время во время службы на чтение книг. Вот у него жена читает книги, подчеркивает интересные места, и затем зачитывает их ему перед сном. И ему все становится понятным об авторе и книге. А так он сам не читает, и это позволяет ему не отвлекаться даже на минуты от мыслей о службе.
Ну что ж, понятно. Слов нет, как впрочем и особых эмоций. Я стал разглядывать перекидной календарь. Записи в нем многое говорили о владельце. Помимо служебных пометок с различными докладами, каллиграфическим почерком было записано: «Проверить объекты Куценко и наказать такого-то числа», или «Проверить знание обязанностей матросов Блытова и наказать». То есть, любая проверка почему-то подразумевала уже заранее наказание. Интересно, а что там у нас есть еще на будущее. Может подсмотреть, и предупредить, что он там и когда будет у меня проверять. Под столом я увидел: на приставной полочке стояла открытая банка с варением и воткнутой вовнутрь большой ложкой и лежащим рядом большим шматом разрезанной вдоль белой булки.
Сразу родились злое двустишье:
«Другие ж холопы и вовсе быдло,
Один в каюте он жрет повидло!»
Их не было минут тридцать, и я полностью сумел отойти от полученного стресса. Хотел посмотреть далее календарь, как в двери раздался звон ключа, и я как ошпаренный вскочил из его кресла, и снова занял свое место перед столом по стойке смирно. Шумко и Соколов пришли нахмуренные и нахохлившиеся. Дармохлебов, видимо, пошел по своим делам. Шумко сразу сел в кресло, а Соколов занял место рядом со мной.
«Ну, как я и думал, в вашем гальюне – дерьмо! А куда вы и Соколов смотрите? Почему оно там? Так что пока оно там - вам с Соколовым на берегу делать нечего», - подытожил он результаты своей проверки подведомственного мне гальюна.
Я молчал, потому что знал, что пререкаться с ним бесполезно. Пререкания и попытки выяснить правду лишь распаляют его. Судьба когда-нибудь мне улыбнется, и я уйду с этого корабля. Надо только ждать и терпеть. Единственно, что меня волновало, так это день рождения, и я думал, что подведу ребят, с которыми договорился сходить в ресторан. Да и Соколова дома ждали жена и дочь, и ему это было совсем ни к чему, я чувствовал, что сильно подвел его. Нехорошо все это получилось, но не мог же я днем послать генерала подальше?
«Товарищ капитан 3 ранга, гальюны для того и предназначены, что бы люди могли в них отправлять естественные надобности и оставлять свое дерьмо – другое дело воспитание – один спускает воду и фекалии за собой, другой не приучен. Это уже вопросы воспитания. Я поставлю матроса, и через 5 минут гальюн будет сверкать первозданной белизной», - завелся внезапно Соколов.
«А через еще десять минут туда придет другой засранец и ваш хваленый гальюн будет опять таким же беспорядке. Воспитывайте ваших матросов, убирайте гальюны и можете ходить нормально на берег», - с какой-то злорадной усмешкой проговорил Шумко. – «Я сказал вам все, сегодня вы с Блытовым занимаетесь этим гальюном».
«Товарищ капитан 3 ранга, а как же завтрашняя поездка с генералом Павловым?» - спросил я, понимая, что поездка отменяется, но мне надо было иметь в присутствии Соколова причину отказа от поездки с генералом.
«Я вам прямой начальник или генерал? Я принял решение, и это все. Выполняйте мои приказания, и служба у вас будет нормальной. Нечего вам делать на этих аэродромах. Самая главная задача офицера - быть постоянно в кубриках со своими матросами и заниматься их воспитанием. Соберите моряков и научите их спускать в гальюне воду и вытирать свои задницы. Проведите вместе с Соколовым тренировки с матросами по вытиранию задниц и спуске воды в гальюнах», - ответил, развалясь в кресле и сделав совершенно безразличное лицо, Шумко. – «Идите, занимайтесь вашими матросам и гальюнами».
Мы с Соколовым развернулись и вышли из каюты. Женю было не узнать. Он покраснел как рак, и на глазах сверкали слезы. Офицеры, черт побери. А как же честь? Вызвать бы его на дуэль.
«Ты знаешь, что ты сегодня мне сорвал?» - спросил обреченным голосом Соколов.
«Евгений Евгеньевич, простите пожалуйста. Но ему просто надо было найти козлов отпущения. Завтра это будут Иванов или Слонов. Ну такой это человек», - опечаленный не меньше его пытался успокоить я своего командира.
Женя обреченно махнул рукой и побрел вниз по трапу.
В этот момент ко мне подбежал вестовой командира и доложил: «Товарищ старший лейтенант, вас вызывает на ходовой командир корабля».
Так, думаю: «Оказывается неприятности не кончились, а только еще начинаются. Вызов командира корабля - это посерьезнее, и тянет минимум на арест. Посмотрим, что судьба нам преподнесла на день рождения еще на закуску. Хорошенький выдался, однако, денек».
Я побежал рысцой по длинному коридору третьего яруса на ходовой.
На ходовом находились, в своем походном кресле командир корабля капитан 1 ранга Соколов Юрий Георгиевич, а рядом стоял генерал-лейтенант Павлов. Они о чем-то оживленно беседовали. Сразу стала понятна и причина вызова. Я уже забыл о своем разговоре с генералом.
«Иван Иванович, отдаю тебе старлея, делай с ним что хочешь. На сколько он тебе нужен?» - из своего походного кресла спросил командир стоявшего рядом сверкающего синими лампасами на черных брюках генерала.
«А я заберу его на двое суток. Мне надо проверить несколько аэродромов. Заодно и его поучу авиационному делу настоящим образом», - с улыбкой ответил генерал, посмотрев на меня, видимо думая, что я страшно обрадуюсь.
Я бы, конечно, обрадовался, если бы не предшествующие события. Во-первых, вырваться с корабля всегда приятно, а потом поучиться тому, чему не учат в бурсе, полезно. А совместить приятное с полезным всегда приятно, тем более, что летчики рассказывали, что в Саках и Донузлаве есть хорошие пляжи, и если полетим туда, то можно будет найти минут 15 на купание. А это так здорово - горячим крымским летом залезть в холодную воду. Об этом на кораблях можно только мечтать.
«Давай, Блытов, и персики вкусные привези командиру. Их там сейчас много. И расскажешь все, что увидишь. Не забудь взять тетрадь и все подробно записывать», -добавил мягким голосом командир.
Я решился доложить ему о возникших проблемах в мягком варианте.
«Товарищ командир, я заступаю, к сожалению, завтра дежурным по связи и полететь с товарищем генералом не смогу», - опустив голову проговорил я.
«Ну, это не страшно. Все нормально. Я дам команду Шумко вас заменить на завтра и послезавтра. Он найдет замену. Не сочти за труд, вызови-ка его ко мне сейчас сюда. Я его проинструктирую по твоему вопросу», - отмахнулся от моего возражения командир и стал о чем-то оживленно разговаривать с генералом.
Я ответил: «Есть», и понуро направился к каюте командира боевой части. Теперь точно на всю катушку получу. Скажет, специально сунулся к командиру, чтобы его обойти. А он злопамятный страшно – никогда не прощает прыжков через голову. Подойдя к двери, я минуту ожидал, а затем постучав вошел, не дожидаясь приглашения.
Командир БЧ сидел за столом и засовывал в рот половину батона, щедро намазанную повидлом. Увидев меня, он чуть не подавился своим гигантским бутербродом. А глаза выражали такую наивысшую стадию гнева, что я понял, что если бы была возможность, он бы мне сейчас сказал на полную катушку, но рот был занят бутербродом. Затем через некоторое время его вытащив, он закричал как припадочный: «Почему входите в мою каюту без разрешения? А вдруг я здесь в раздетом виде? Вас что, не учили хорошим манерам ваши родители!»
«Товарищ капитан 3 ранга, вас вызывает на ходовой срочно командир корабля», - доложил ему я, чтобы поскорее избавиться от непосильной ноши и смыться с его глаз. – «Разрешите идти?»
«Нет, ты постой, доложи, что ты там еще натворил? Зачем он меня вызывает? Из-за твоих матросов или гальюнов?» - спросил Шумко, начиная зашнуровывать снятые с ног ботинки.
Затем, посмотрев в зеркало и причесавшись рукой он выбежал из каюты. Я пропустив его вперед пошел вслед за ним.
«Не знаю, товарищ капитан 3 ранга», - соврал я, решив, что будь что будет. Десять бед один ответ. – «Проверял на ходовом ВПСы и командир попросил вас пригласить».
«Понятно, ладно, идите занимайтесь не ВПСами, а гальюнами», - и, сменив выражения лица на подобострастное, Шумко побежал на ходовой.
В каюте меня ждали уже одевшиеся для ресторана друзья.
«Ну, ты чего там застрял? Мы уже давно тебя ждем. В 17 часов будет баркас и можно сойти. Я уже отпросился у Яшки. Отпрашивайся у Жени Соколова и побежали», - выстрелил Саша Шпак, мой хороший приятель и земляк по Калининграду.
Остальные тоже демонстрировали готовность немедленно убыть с корабля.
«Ребята, извините, не получается. Напоролись с Женей Соколовым на Шумко и оба получили запрет на сход. В гальюне на второй палубе дерьмо нашел», - разводя руками, ответил краснея я.
«А он чего там, килограмм помидоров или красной рыбы хотел найти? Гальюн для этого и нужен, чтобы туда носить то, что положено по штату. Отправь матроса, доложи о наведении порядка и побежали», - жестко сказал также еще один мой калининградский приятель Саша Моисеев.
«Да нет, вы не поняли. Он знает, что день рождения и принял решение не отпускать. Встал как мертвый якорь на принцип. А я тут еще на приборке у генерала Павлова задержался. Так что плакал наш культпоход. Возьмите мой полтинник и погуляйте за мое здоровье», - в расстроенных чувствах ответил им я.
«Ну нет, тогда мы тоже не пойдем никуда. Накроем стол в твоей каюте и все. Посидим, отдохнем по человечески. Я организую закуску классную с картошечкой, мясцом, сальцом – мой матросик пристроился коком на камбуз», - сказал Саша Шпак.
«У меня есть самогончик с Украины, пара бутылок. Классный самогон, тесть гнал, даже горит – можете проверить»,, - предложил Витя Ястребенко по кличке «Ястребиный коготь».
Каждый из друзей что-то предложил сделать и принести. Через полчаса стол в нашей каюте 45 ломился от закусок и выпивки. Набилась полная каюта. Пришли со своими поздравлениями, подарками и выпивкой молодые летчики Сережа Светлов, Игорь Дещенко и Сережа Бевзюк, жившие в каюте напротив и регулярно участвовавшие во всех наших посиделках.
Сережа Светлов принес магнитофон, и наш праздник украсила веселая музыка. Но не успели мы поднять по рюмке, как в дверь постучал рассыльный.
Я приоткрыл дверь, и он доложил мне, что меня срочно вызывает к себе капитан 3 ранга Шумко. Слов печатных для моей реакции не было.
«Ребята, извините, я на десять минут отойду. Постараюсь его не злить». - Все понимали, что с Шумко лучше не связываться, и поэтому отпустили меня с легкими напутствиями не задерживаться надолго.
Шумко был в гневе, видимо, приказание командира было для него нежелательным, а свой гнев направить в нужном направлении. Он сидел в кресле, а я стоял перед ним, и он начал читать мораль, цитировать воинские уставы, рассказывать, каким должен быть советский офицер и рассказывать мне, что в офицерской среде есть некоторые негодяи, которые прыгают через голову своих непосредственных начальников, чтобы добиться преимуществ по службе. А в это время боевая готовность корабля резко снижается, потому что некому дежурить по связи, а в это время некоторые, на которых мы не будем показывать пальцами, в свое удовольствие гуляют прилюдно. И придется старшему лейтенанту Куценко из-за таких негодяев дежурить двое суток подряд без смены, потому что заменить его некем.
Я стоял и молчал, потому что понимал, что малейшее мое слово вызовет сразу ответную реакцию. Он ждет, чтобы я сорвался, это ему надо, но я молчал и молча слушал, держа за спиной дулю.
С Сергеем мы все вопросы решим однозначно. И заступать есть кому – Сережа Слонов, Толик Иванов, да и его любимец Сергей Месильев мог бы, конечно, заступить. Здесь вопрос принципа – поссорить меня с ребятами, показать, какой я негодяй.
Чтение нотаций продолжалось уже полчаса, как в каюте внезапно погас свет. Шумко не обратил на это никакого внимания и не прерывался ни на минуту. Его слова были лаконичными и били в самые больные места. Он унижал меня, моих близких, мое офицерское и человеческое сознание, а я стоял в темноте по стойке смирно и держал перед собой дулю где-то на уровне его лица. Отсутствие света продолжалось приблизительно минут 30. Потом я узнал, что устав ждать, Саша Шпак просто обесточил каюту Шумко, надеясь, что тот отпустит меня пораньше, но надежды были тщетны. Шумко был не таков, чтобы отпустить свою жертву, полностью не вымотав все нервы. Я стоял у него на ковре почти полтора часа, когда он, наконец иссякнув, отпустил меня наводить порядок в гальюне.
Когда я пришел в свою каюту, ноги меня не держали, и как в детстве хотелось забиться в угол плакать. На пять минут подошел с дежурства Сергей Куценко и молча пожал мне руку. Я понял, что Шумко уже сообщил ему все свои планы.
«Прорвемся, Вить! Не переживай. Мы все с тобой. Все будет в норме. Даже и не думай про это», - успокаивал меня Сергей.
Пришел поздравить с днем рождения также не спущенный на берег командир дивизиона радиосвязи Женя Соколов.
Ребята налили мне большой бокал спирта, наверно, чтобы снять стресс, произнесли тост за меня, за моих родителей. Ну, в общем, дальше все было хорошо и здорово. Я был благодарен друзьям, которые ради меня не сошли на берег. Сидели до трех часов ночи и ни разу не вспомнили ни про Шумко, ни про Дармохлебова.
На следующий день, ровно в семь утра, на площади Ушакова я сел в машину генерала Павлова. Мы доехали до городского военного аэродрома, там мы пересели в маленький самолет, и перед нами сверху открылись все красоты летнего Севастополя и замечательные, незабываемые красоты горного Крыма. Зрелище было захватывающим.
Это действительно была нужная и познавательная для меня поездка. Я впервые в жизни познакомился с аэродромным радиоэлектронным хозяйством, организацией обеспечения полетов, жизнью летчиков, и действительно полюбил авиацию и людей, служивших там и посвятивших свою жизнь небу.
Учитывая, что мой дед закончил Гатчинскую школу летчиков и в первую мировую войну летал на самых первых самолетах, я чувствовал некоторую свою причастность к этим замечательным и действительно героическим людям. И гордился тем, что и мне доверено участвовать в таком важнейшем для нашего флота событии, как становление палубной авиации.
А Шумко с Дармохлебовым и их мелочными придирками были далеко, где-то там, вне моего сознания, мыслей и чувств. Я делал свое дело, как учил меня мой отец. А остальное все преходящее. И, если честно, никогда не думал даже, что придет время, и я займу место Шумко на втором авианосце. Но тот опыт общения с людьми, и прежде всего с подчиненными, дал мне многое и научил, наверно, главному во флотской службе – уважать людей и относиться к ним так, как ты хочешь, чтобы они относились к тебе. Возможно, не всегда это получалось, но я могу сказать, что старался.
"Крейсерская слава"
