Технополис завтра
Самое важное. Самое полезное. Самое интересное...
Новости Бывало...

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ СКАЗКА

«Похоронка» пришла тридцать первого декабря. Почтальонша Валя несколько раз подходила к дому Гришенковых и все не решалась тронуть калитку в заборе из редкого штакетника. Не то чтобы ей не по силам стала вдруг обязанность печального вестника. Она стойко выдерживала испуганные взгляды матерей и жен. Правда, смотрели они больше на раздутую кожаную сумку и на ее руки, вынимающие серые треугольники, подписанные чернильным карандашом, но ведь эта сумка и эти руки для сотен глаз Заречной улицы и были Валей-почтальоншей, невольно приносящей беду.

Причина Валиной нерешительности крылась в ином.

Из глубины двора робко выглядывал старый одноэтажный дом. Его боковой беленый фасад с двумя высокими окнами, обращенными на улицу, напоминал лицо человека, узкое и бледное, с трагическими глазами. Этот дом будто бы постоянно ожидал какого-то несчастья. И вот несчастье стучится у калитки, В одном из окон за марлевой занавеской виднелась мохнатая лапа елки. Кто-то подошел к окну — качнулся, блеснув, шар на елке, дрогнула занавеска. Потом скрипнула дверь, и на крыльцо вышла молодая женщина в пуховом платке.

— Тебе, Анастасья! — срывающимся голосом крикнула Валя и, оставив конверт на лавочке у калитки, торопливо пошла прочь.

Предновогодним вечером, как всегда, сколько помнила себя десятилетняя Леночка Гришенкова, мама накрыла на стол поздно. К удивлению девочки, у ее хлопотливой ловкой мамы все почему-то валилось из рук. Она невпопад отвечала на вопросы дочери, кусала губы и подолгу застывала у окна, глядя в темень остановившимся взглядом. Но все остальное было по-прежнему: уютно гудела изразцовая печка-голландка, в мягком свете керосиновой лампы сверкала разноцветным стеклом и фольгой темная елка, еще пахнувшая заснеженным лесом, а на белой скатерти стола появилась (о чудо!) вазочка с карамельками.

Когда сели наконец за стол, мама сказала непонятное:

— Помянем нашего папу, доченька.

А в этот же самый день в спортзале школы, приспособленной под тыловой госпиталь, впевые открыл глаза после тяжелого ранения лейтенант Гришенков. И первое, что увидел он, была елка. Огромная, пышная, как кустодиевская купчиха, и так же пестро наряженная, она занимала середину зала, доставая краснозвездной макушкой до крюка в потолке.

Потом лейтенант рассмотрел весь зал — забранные деревянными планками окна в косых «андреевских» крестах из газетной бумаги; ряды белых коек вдоль стен; своих новых товарищей — от безучастных ко всему на свете, с серыми небритыми лицами, до бравых молодцев, бесстыдно приударявших за медсестрами.

Это было потом.

Вначале же Гришенков видел только елку и медленно, трудно постигал важную истину: он жив. Еще пришла мысль, что где-то, может быть совсем рядом, сидят его дочь Елена и женa Анастасия у такой же разубранной, только меньшей размером, елки; что скоро он увидит иx, дай только избавиться от камня на груди дa еще, кажется, справиться с ногой.

Выписали его в начале апреля. Все эти месяцы, неделя за неделей, лейтенант писал домой. Шестое безответное письмо вернулось с пометкой «адресат выбыл». Торопя выздоровление, изводя врачей, Гришенков писал снова и снова, пока из горсовета не пришло разъяснение, что Гришенковы, мать и дочь, в январе сорок второго эвакуировались в Уфу.

Одновременно лейтенант получил письмо от почтальонши Вали, в котором та подробно описывала события последних месяцев: как получили в доме Гришенковых «похоронку» на него, Павла Захаровича, как участились налеты фашистской авиации на речной порт и как при этом пострадало Заречье — почти все выгорело. Но дом их остался цел. Она, Валентина, присматривает за ним. Только как быть дальше — не знает, ибо, получив контузию при одном из налетов, собирается на поправку в Сибирь, к тетке, а ключ оставить некому — все уцелевшие зареченцы эвакуированы.

Гришенков бросился было в родной город, но по дороге передумал: черт с ним, с домом! Он представил себе разоренное гнездо — пустое, холодное, немое; деревянные щиты на окнах, словно пятаки на веках мертвеца. И пересел в столице на поезд «Москва — Уфа».

В городе на реке Белой каменными были только здание вокзала да некоторые строения в центре. Пока медлительный трамвай полз по широким пустынным улицам, лейтенант все вглядывался в окна бревенчатых домов, гадая, в котором из них нашли приют милые его женщины.

И долго еще, день за днем, звучали по мостовым города и в казенных коридорах неровные шаги и палка прихрамывающего фронтовика. Сколько раз, расталкивая толпу, бросался лейтенант к хлебной очереди, к черной усталой веренице людей, выливающейся из проходной оборонного завода, где, казалось, мелькнула...

— Простите... Обознался...

Он прекратил поиски в тот день, когда узнал, что поезд, на котором выехали в Уфу его жена и дочь, был разбомблен, не доезжая Казани.

Ранение позволяло Гришенкову остаться в тылу, но ему удалось добиться возвращения на фронт. Он не искал смерти, однако и не прятался от нее. И пули пощадили его. Он, уже майор, демобилизовался, когда ушли в воспоминания и Прага, и Маньчжурия. Но как только рука перестала ощущать надежную сталь оружия, тоска сдавила его, ни на миг не разжимая своих липких объятий. Потянуло в родные края, где был он счастлив, где осталась молодость и, казалось, вся жизнь.

Гришенков долго колесил по вокзальной площади. Окопная шинель его давно примелькалась постовому со шпорами и при шашке. Однако потребовать документы от новоприбывшего тот не решался. Сдерживали едва заметная благородная хромота отставника да следы погон, явно офицерских.

Гришенков, между тем, заглянул в буфет, потолкался у пивных ларьков. Мужик в засаленном ватнике попытался всучить ему елку за сто граммов; майор отмахнулся от него и, перейдя дорогу, вышел на рынок.

У длинного прогнутого стола торговали ржаными пирогами с горохом и компотом без сахара из сухой груши. Компот был разлит в жестяные кружки, прикованные цепочками к столу.

Уже смеркалось. Гришенков заплатил одноглазой бабе за ужин, но пирог, даже смоченный компотом, не лез в горло. Он знал, что пойдет рано или поздно на Заречную улицу, и страшился увидеть потухший очаг. Почему, собственно, потухший? Ведь в доме наверняка кто-то уже живет. «Пойду и напрошусь к новым хозяевам на новогоднюю ночь! Не откажут же — объясню все честь по чести. А если дом пуст, взломаю замок. Хозяин, чай». Так рассуждал про себя отставной майор Гришенков, пережевывая кусок несъедобного пирога. Воображение рисовало ему знакомые стены горницы, голландку в углу и... елку. Обязательно надо елку!

Гришенков огляделся, Тот мужик, в засаленном ватнике, с елкой, прислоненной к пивному ларьку, все еще поджидал покупателя. Шансов у него было мало: истекали последние часы последнего декабрьского дня. Павел Захарович не спеша направился к нему. Он уже взялся за клейкий ствол свежесрубленного дерева, как кто-то вскрикнул за его спиной:

— Ой! Я же первая увидела.

В сумерках майор не разглядел лица девочки-подростка. Но вся ее худенькая фигурка в коротком пальто выражала разочарование. На голове у девочки была вязаная красная шапочка, из огромных валенок выглядывали острые коленки.

— А я первый взял,— с улыбкой ответил Гришенков, нащупывая в кармане деньги.— Сколько?

Мужик при виде конкурентов обнаглел:

— Красненькая.

— Три червонца?.. Ладно, держи, мироед... Что ж ты, красавица, Новый год на носу, а ты — за елкой?

Девочка шмыгнула носом:

— Мы только сегодня утром из Казани приехали.

Она чуть не плакала. Майор вскинул покупку на плечо и опять опустил ее на снег.

— А без елки нельзя?

— Нельзя, дяденька. Мы елкой папу всегда поминаем.

Смысл сказанного не сразу дошел до Гришенкова.

— Тогда держи.

— У меня нет тридцати рублей.

— Держи, говорю... Дарю.

От радости девочка забыла поблагодарить и что было силы потащила елку прочь, словно боясь, что дяденька передумает.

Он еще с четверть часа потоптался у ларька. Затем, решившись, направился к реке.

Заречная улица, начинаясь от деревянной пристани, круто забирала в гору. Здесь было безлюдно и тихо. На сплошном пожарище черные колонны дымоходов подпирали тяжелое небо.

Первые дома появились на горе. Окна их были освещены. Метрах в двухстах впереди себя Гришенков увидел девочку, тащившую елку.

«Та самая»,— подумал майор.

Девочка пересекла полосу света и пропала.

С каждым шагом все труднее становилось майору переставлять ноги. А когда во тьме забелел узкий двухоконный фасад, он и вовсе остановился. И в этот момент вспыхнули окна.

Как лунатик, Гришенков открыл калитку, пересек двор и приник к одному из окон.

Он увидел стол, накрытый белой скатертью, и голландку в дальнем углу. Вдоль горницы лежала елка, а над ней склонилась та девочка, уже без пальто, но в огромных, не по размеру, валенках. Когда она повернула к окну бледное личико, майор пошатнулся и захрипел, будто ему сдавили горло. Девочка была похожа на его дочь, только... лет на пять старше. Еще не веря глазам своим, держась рукой за бревенчатые ребра стены, он зашагал, отчаянно хромая, к крыльцу и ввалился в дом.

Девочка испуганно оборотилась на грохот в прихожей. Испуг в глазах ее сменился удивлением. Она смотрела на «дяденьку», медленно узнавая того далекого, смутно различимого, родного... Так стояли они, разделенные влажной пахучей елкой, пока в дверях спальни не показалась не старая еще, миловидная женщина в пуховом платке на плечах. Ей не надо было узнавать. И невозможную радость свою она перенесла с таким же мужеством и достоинством, с каким в свое время приняла весть о гибели мужа.

И здесь, возле новогодней елки, мы их на время оставим.

Опять зима. И новая елка занимает заветное место в гостиной. И опять (в который уже раз) Павел Захарович и Анастасия Петровна рассказывают мне свою повесть. С каждым годом она обрастает все новыми подробностями. Снисходительная улыбка Леночки-Елены, теперь уже бабушки, подсказывает мне, что правдивая эта повесть постепенно становится рождественской сказкой. Что ж, пусть так и будет. Ведь сказки — это реальный мир, отраженный в чистом зеркале счастливых. Оттого их так любят и взрослые, и дети.


 

© 2009 Технополис завтра

Перепечатка  материалов приветствуется, при этом гиперссылка на статью или на главную страницу сайта "Технополис завтра" обязательна. Если же Ваши  правила  строже  этих,  пожалуйста,  пользуйтесь при перепечатке Вашими же правилами.